Яков Длуголенский - Приключение в дачном поезде

Очевидно, Ферапонт Григорьевич догадывался об этом, хотя ничего подобного ему вслух никогда не говорили, а когда Сиракузовы-младшие — Пётр и Павел — сказали ему об этом вслух, он оттаскал их обоих за уши, а они закричали ему, что всегда думали, что он им не родственник, а теперь и подавно, и даже обозвали его Лжедмитрием (намёк на того Лжедмитрия, который хотел воцариться в Москве).

Услышав это, Ферапонт Григорьевич долго двигал бровями, словно привыкая к своему новому имени, а потом, обернувшись ко мне, сказал:

— Слышал? Слышал. Тоже так думаешь? Думаешь.

— Да я им… я им…

— Не надо. Приходи сюда завтра, я тебе кое-что покажу…

И когда я пришёл завтра, он показал мне (предварительно всё же спросив, за кого я: за Сиракузовых или за Лапиных?) генеалогическое дерево, в начале которого сидели наши предки — Сиракузовы-Лапины, а от них отходили в разные стороны многочисленные ветви и веточки: одна упиралась в «Ленинград» и на ней стояло «Кеша и Виктор» (интересно, кто такие эти Кеша и Виктор?), другая — в «Бугульму». А на одном из суков, отходивших от нас и от тётки Розы, примостился сам Каменев. От самого Каменева уже никаких ветвей не отходило.

— Вот, — сказал Ферапонт Григорьевич, и его морщинистое лицо расплылось в приветливой улыбке, — такова рекогносцировка. Как видишь, я тоже ваш родственник. Это я составил по материалам городского архива и показываю тебе, чтобы хоть ты не сомневался в наших родственных отношениях. Тут сплошная история, а историю, как тебе известно, не переделать.

И он назвал номера архивных документов, которыми пользовался.

Я не мог не оценить проделанной им работы. Кроме того, он утёр нос этим Сиракузовым. Я почесал за ухом и спросил, насколько это всё для него важно.

— Не очень-то, — признался он, — поскольку я могу прожить без вас ещё добрый десяток лет… (Здесь он имел в виду всех Сиракузовых — Лапиных). Но я бы хотел, чтобы один… или, скажем, лучше два человека, один из которых ты, всё-таки признавали меня…

Этой просьбы было для меня вполне достаточно, и я юридически оформил его признание: на ближайшей контрольной подписал свою работу тройной фамилией — Сиракузов-Каменев-Лапин.

Когда теперь меня спрашивают, зачем я это сделал, неужто хотел подвести своего родственника и учителя Михайлу Михайловича, я отвечаю: нет, не хотел, поскольку перед контрольной сам Михайла Михайлович заявил нам, что тот, кто хочет, может не ставить свою фамилию, поскольку и без фамилий ему всё будет ясно, а во-вторых, он целиком полагается на наши знания, а также на нашу совесть.

Сиракузовы-младшие немедленно закричали, что такого быть не может, что Михайла Михайлович ставит перед нами жуткие условия, что они, мол, от волнения такими почерками напишут, что не только Михайла Михайлович, но и их отец, начальник милиции, ничего не разберёт.

И тут Михайла Михайлович сказал: пожалуйста, это его не пугает. Он разберёт. Не случайно эта работа носит название экспериментальной.

— Пишите, — сказал он нам, — пишите… И посмотрим, поможет ли это вам…

И тогда мы, всё ещё не веря своему счастью, принялись писать.

И вот тут-то я и решил поставить тройную фамилию, и ещё семеро, глядя на меня, решили поставить тоже: кто добавил материнскую, а кто тёткину.

Уж если Михайла Михайлович, рассудили мы, берётся узнать нас без фамилий, то уж с такими фамилиями узнает наверняка.

Вечером, наступив в потёмках на нашего кота Кирюшу, к нам ворвался Михайла Михайлович и начал трясти перед обомлевшей тёткой Розой контрольными работами и спрашивать, есть ли у него ученик Сиракузов-Каменев-Лапин, и сам же себе отвечал: нет, нету, потому что у него есть ученик Лапин, но, оказывается при ближайшем рассмотрении, Лапина у него тоже нет.

«Да вот же, — хотела сказать Вера, — вот он сидит!..»

Но не сказала, так как следом вошли Сиракузовы-младшие и сели аккуратно рядышком, поджидая, когда меня начнут пороть.

Я только увидел их, сразу понял, чего они ждут.

— Вот, полюбуйся! — говорил Михайла Михайлович, потрясая перед тёткой Розой контрольными работами. — И это называется работа на совесть! Этот закоренелый двоечник Кушелев взял себе фамилию русского канцлера Безбородко!.. А этот, с позволения сказать, Лапин… Я почти уверен, Роза, что этому их кто-то научил. Только кто?

— Этому кто тебя научил? — строго спросила меня тётя Роза, которая в отсутствие отца и матери заменяла нам их. — Вера ведь не взяла себе тройную фамилию? Пётр и Павел тоже!