Владислав Крапивин - Вершинины, старший и младший

- Не хочу я ешть. Мне шкучно. Школько шпать можно… Лешка, вштавай, у меня иштребитель поломалшя!

И Лешка проснулся. Впрочем, он давно уже беспокойно покряхтывал от некоего природного желания, а призыв Варьки окончательно прогнал дремоту. Он сел в постели и огляделся. Паша выскользнула за дверь.

- Варька, где мои штаны?

- Жачем тебе штаны? Ты хворый.

- Мне на двор надо.

- Нельзя хворому на двор. Пашка чугунок поштавила.

- Какой чугунок?

- Под кроватью. - Варька услужливо вытянул посудину.

Лешка понял и побагровел.

- Никакой я не хворый. Я голодный. Где Митя?

- Поехал, а тебе пишмо оштавил.

«Проснулся? Значит, все обстоит отлично и жизнь продолжается. Выше нос, пионерская гвардия! Скоро вернусь».

Лешка прочитал и почувствовал, как в него начинает входить хорошее настроение, а руки и ноги наливаются веселой упругостью. Раз Митя пишет, что все на свете обстоит отлично, значит, так оно и есть.

Не касаясь низенького подоконника, Лешка выпрыгнул во двор. Тотчас же рядом в траву плюхнулся Варька. Сидевшая на ступеньках крыльца Паша удивленно, но молча проводила глазами мальчишек, удиравших за угол сарая.

Когда они вернулись, девочки на дворе не было. Лешка услышал песню в хате:

Варька оторопело уставился на дверь.

- Шпевает… - задумчиво прокомментировал он это явление. - А вчера ревела. И шегодня утром…

Паша пела и месила тесто для хлеба. Жизнь продолжалась.

Перед заходом солнца они втроем пошли на луг встречать Трижды. Варька возражал против общей прогулки:

- Мы шами с Лешкой пригоним корову. Ты шиди дома, нечего ражгуливать. А у наш - ражговор.

Паша спокойно посоветовала именно Варьке посидеть дома, а то кошка сало съест. Это предложение, а также клеветнические домыслы насчет любимой кошки были с негодованием отвергнуты, и сейчас мальчишка шариком катился впереди по мягкой луговой тропинке.

- Ты только в траву не ступай, Леша, - ласково сказала Паша и даже попыталась поддержать его за локоть, чтобы он не сошел с тропинки в высокое некошеное разнотравье.

- А чего?

- Видишь, какая роса выпала на ночь. Промочишь ноги.

И через минуту снова:

- Ты, Леша, застегни френчик. Туман поднимается. Это становилось невыносимым. В конце концов Лешка не выдержал:

- Слушай, ты что так… как с маленьким со мной?

- Ну не с маленьким, а… У тебя в самом деле ничего нигде не болит?

Да что они - сговорились? Ему казалось, что после вчерашнего он, наоборот, будет выглядеть в глазах всех сильным и взрослым, а его на каждом шагу унижают. Чтобы доказать, что он заслуживает другого обращения, Лешка отрубил:

- Единственное, что у меня болит, - это голова от твоей дурацкой и никому не нужной заботы. Отстань!

И он добился своего. Паша в самом деле сразу отстала на два шага и накрепко замолкла. А потом путавшийся в ногах Варька заорал на весь луг:

- Лешка! Она шнова ревет. Ты что, дура, он уже шовшем ждоровый!

Судя по звуку, мальчонка получил от сестры подзатыльник. Наверное, такое случилось в первый раз, потому что изумленный Варька сел на траву и разинул рот.

Лешка даже не улыбнулся. Ему было тошно. Он чувствовал себя сейчас последним мерзавцем на свете…

Мирились они долго и трудно. Обратный путь прошел в глухом молчании, которое нарушало только жизнерадостное взмыкивание коровы, спешившей на дойку. Но в хлеву, когда раздалось цвиньканье струек молока о ведро и снова заблестели на шее девочки светлые влажные бисеринки, Лешка не выдержал:

- Знаешь… я тебя вспоминал. Там!

…Вверх - вниз, вверх - вниз летают смуглые тонкие пальцы. Цзвинь-цзвик, цзвинь-цзвик - с разным звуком ударяются об алюминий косые белые струйки.

Девочка легонько вздохнула, но молчит.

- Честное слово! Три или даже четыре раза.

Стихло в полутемном, душноватом, но удивительно уютном хлеву.

Лешка смело встретил взгляд блестящих Пашиных глаз, потому что сказал правду.

- Где… вспоминал? - прошелестело с низенькой скамейки.

- Ну - там… Когда меня через лес вели, через реку везли. И в землянке тоже.

- Как вспоминал?

Вот этого Лешка сказать не мог, не умел. По его мнению, таких слов вообще не существовало. И он промолчал. Паша отвернулась, опять запело ведро. Но Лешка заметил, как дрогнули уголки ее губ. Он снова глянул на тонкую шею девочки и, протянув внезапно онемевшую руку, с великой осторожностью коснулся пальцами хрустальных бусинок.