Ванда Василевская - Том 6. Бартош-Гловацкий. Повести о детях. Рассказы. Воспоминания

Где-то далеко грохочет поезд — колхозная молодежь едет на курсы.

Растет, развивается, расцветает первый колхоз западных областей Украины. Растут, развиваются, расцветают люди деревни Уховец. В колхозе работают шестьдесят бывших политзаключенных. В далекое прошлое отошли те дни, когда их отделяла от зеленых полей тюремная решетка. Михаил Васюта, сын и брат убитых полицией, сам отсидевший семь лет за коммунизм, — теперь депутат Верховного Совета. Вознаграждены долгие годы борьбы, мук и крови.

Тихая ночь над колхозом имени Сталина. Только неутомимо стучит молотилка.

Да, здесь каждый до самой глубины сердца чувствует радость освобождения. Сознательно, честно, от всей души работает колхоз имени товарища Сталина.

Пахнет сеном. Глубоко, до самой глубины сердца я переживаю величайшую радость, величайшее счастье и величайшую гордость за мою родину.

Прошел год с момента, когда первые отряды Красной Армии перешли линию Збруча и земли Западной Украины вступили в полосу великих перемен.

Долгие годы люди, которые осмеливались употребить термин «Западная Украина», отвечали за это перед судом. Долгие годы язык, на котором говорит здешний крестьянин, в официальной статистике именовался «местным» языком. Боялись самого названия, самое название казалось опасным правителям страны.

В деревнях на Волыни, в деревнях над Бугом запрещалось пение песен, потому что это были украинские песни и пел их украинский крестьянин на украинской земле.

Но этого-то и не хотели признать. Украинская земля? Огромное количество этой земли было в руках помещиков, в руках магнатов, в руках князей церкви. Гораздо легче было заметить помещика, который концентрировал в своих руках сотни тысяч гектаров, чем серую крестьянскую массу, бедствующую и голодающую по деревням.

Не хотели признать, что большинством на этих украинских землях является украинское население. Об этом не разрешалось говорить, не разрешалось писать. Но в то же время хозяйственная политика велась с полным учетом существования украинского населения и с полным учетом существования близкой границы над Збручем. Как можно меньше вложений — ведь это окраинная земля. Никаких больших фабрик, никаких крупных промышленных предприятий. Как можно больше прибыли, как можно больше взять от этой земли и не дать ей взамен ничего. Держать население на низком уровне культурного развития — сознательный противник всегда гораздо опаснее, чем самые страшные стихийные взрывы отчаяния.

Против этих стихийных взрывов отчаяния были верные средства. Отряды полиции нападали на деревню, и начиналась кровавая расправа. В трескучий мороз крестьянина заставляли собственными руками разбирать крышу своей избы, раскатывать бревна стен. Зерно обливали нефтью, скот резали и мясо также поливали нефтью, чтобы, лишенный крыши над головой, крестьянин не мог им подкрепиться.

Мне пришлось как-то побывать в такой усмиренной деревне. С усмирения прошло уже два года, а деревня все еще выглядела, как кладбище. Кое-как заплатанные крыши, кое-как сколоченные хлевы, в которых кое-где мычали голодные коровы. Вокруг домов голо, деревца еще не успели отрасти. И мрачные, темные лица людей, недоверчиво глядящие на пришельца, потому что каждый пришелец мог принести несчастье, такое же несчастье, как то, что вихрем ужаса пронеслось два года назад над испуганно прильнувшей к земле деревней.

Кровавыми буквами писалась история этой земли. Украинский крестьянин, привыкший к пространству и воздуху, умирал от туберкулеза в камерах Равича, Вронок, Коронова, в бараках Березы-Картуской.

Люди по деревням жили непосильным трудом, тщетно пытаясь свести концы с концами. Деревни, расположенные ближе к городам, еще кое-как перебивались. Можно было все же продать сельскохозяйственные продукты и раздобыть таким образом кое-какие гроши. Но подальше от городов, подальше от трактов пышно разрасталась нищета. Дети вымирали без медицинской помощи, потому что врач никогда не добирался до разбросанных на огромных пространствах деревень. Дети росли без школ, потому что не было ни школьных зданий, ни учительских сил, хотя столько учителей в Польше погибали без работы. Путь из деревни в город был закрыт — в городе хватало своих безработных. Безземельный и малоземельный крестьянин нанимался за любую цену, за гроши, но и за гроши работы не было. Деревня голодала, погружалась в мрачную тьму без спасения, без надежды, хотя труднее всего лишить человека надежды. Об этом свидетельствовал процент заключенных из этих краев в тюрьмах и в Березе, об этом свидетельствовали вечные судебные процессы, где перед судейским столом проходили сотни крестьян, обвиняемых «в принадлежности к организации, имеющей целью ниспровержение существующего строя».