Ванда Василевская - Том 6. Бартош-Гловацкий. Повести о детях. Рассказы. Воспоминания

— У тебя есть деньги на извозчика? — спросила Яська.

Дело в том, что, заплатив за извозчика, можно вместе с полицейским конвоем доехать отсюда до тюрьмы.

— Я не хочу извозчика, я хочу прогуляться по городу под полицейскими штыками. Пусть будет сенсация.

Сенсация была бы наверняка немалая. Ведь меня знали в Варшаве множество людей, и, прежде чем я дошла бы отсюда, от Нового Зъязда, до Театральной площади, где помещалась тюрьма, о моем аресте знал бы уже весь город. Я не хотела отказать себе в таком удовольствии.

Наконец, дверь открылась. Прозвучала моя фамилия. Начался долгий, мучительный допрос. Мне пришлось проскальзывать между вопросами, как между клубками ядовитых змей. Из заданных мне вопросов я поняла одно: кто-то из тех людей, с которыми я вела нелегальную работу, был провокатором, был в услужении у полиции. Из хода допроса я не могла выяснить, кто именно, но кто-то был. Я сдерживалась изо всех сил, чтобы не измениться в лице, не опустить глаз, не запнуться перед ответом. Но чувствовала все ближе надвигающуюся опасность. У меня было ощущение, будто я вступила в поединок с очень ловким и очень сильным противником.

Во время допроса вдруг вошел полицейский и козырнул следователю.

— Нет еще, подождите немножко, — сказал ему тот.

Теперь у меня уже не оставалось и тени сомнения: там, в коридоре, ждет полицейский, чтобы отвести меня в тюрьму.

Я спокойно, как ни в чем не бывало, смотрела в глаза следователю. Ответила на его вопросы, подписала протокол и ждала, что следователь позвонит полицейскому. И вдруг раздались слова:

— Вы свободны… покамест.

Я притворилась, что не слышу этого «покамест». Ведь я сама отлично знала, что все это «покамест», что моя продолжавшаяся уже несколько лет деятельность в конце концов должна привести меня в тюрьму. К этому я была готова с самого начала.

Я вышла в коридор, где ждала Яська, едва живая от беспокойства. Ведь она видела полицейского, входившего в комнату следователя, и изумилась, когда он вышел без меня.

Так тянулось еще некоторое время: непрерывные вызовы в полицию, непрерывные допросы. Потом полицейские стали приносить повестки, где значилось:

«Обвиняемая, согласно параграфам 97, 93».

Параграфы, хорошо известные, — подготовка революции, принадлежность к нелегальной организации. Я начала складывать эти повестки в ящик. Их набралось пять: одна — содействие МОПР, другая — кампания по организации конгресса мира, третья — работа в редакции газеты народного фронта; о чем говорили еще две, помеченные темп же параграфами, уж не помню.

В суде должны были разбираться сразу несколько моих дел — результат был собственно предрешен. Долгое время меня боялись трогать, долгое время мне не предъявляли никаких обвинений. Я понимала, что, раз решившись привлечь меня к судебной ответственности, власти уж не так легко выпустят меня из рук.

Но как раз в это время над Польшей стали собираться все более густые тучи. Над страной нависла война, и в надвигающейся грозе как-то затерялись полицейские листки с параграфами обвинений.

Рука полицейского «правосудия» так и не успела меня настигнуть. Все померкло и побледнело в зареве пожаров, в гуле бомб и грохоте танков.

Седьмого сентября 1939 года в Праге, предместье Варшавы, я начала свое странствие, длившееся несколько недель и закончившееся в Советском Союзе.

Но это уже особая история, и о ней надо бы написать отдельно.

Выплываем в байдарке на середину реки. Так вот она, Турья, которую до сих пор мы знали только по карте — тонкая ниточка, впадающая в Припять.

Перед нами открывается широкая-широкая равнина. Быстро исчезают из виду маленькие домишки Ковеля. Сейчас мы плывем среди ракит, под склонившимися к воде ветвями, меж бесконечных болот.

Плещет рассекаемая веслами вода. Золотом сверкают на солнце слетающие с весел брызги. Голубые небеса, и зеленые просторы, и синева воды. Как отдыхают здесь легкие, глаза и вечно напряженные нервы!

Змеей вьется река, уходя в зелено-голубую даль. Медленно клонится к закату солнце. Над полями, топями и над рекой поднимаются седые туманы. Сгущаются, клубятся, рваным покрывалом цепляются за прибрежные камыши, белым облаком опускаются на траву.

Пристаем к берегу. На зыбкой, оседающей под ногами земле разбиваем палатку. Погружаемся по колени в туман, как в вату. Трава серебрится от росы, на угасающем небе мерцает первая звезда. Туман становится плотнее и, наконец, белой стеной закрывает от нас мир.