Михаил Герчик - Ветер рвет паутину. Повесть

- А мама твоя, Сашка, молодец! Никогда я, откровенно говоря, от нее такого мужества не ожидал. - И уходит к себе.

Я решительно надрываю конверт. Я знаю, читать чужие письма нехорошо, нельзя, но не хочу, чтоб мама огорчилась, если письмо плохое. А если письмо хорошее, ну что ж, я извинюсь перед ней и больше никогда не буду этого делать.

Достаю листок в клеточку, смотрю на подпись. Может, мне и читать его не придется, это письмо? Может, это какой-нибудь знакомый? Тогда я тут же положу листок в конверт. Но подписи под письмом нет. Нет и адреса.

Сажусь. Читаю.

«Одумайся, сестра, на грешный путь вступила ты. Сама отступила от Бога и людей отвращаешь. Сеешь сомнение в душах на радость дьяволу. Раскайся. Ты ничто перед Богом, Бог свят, а ты греховна; представь радость небесам, покайся и обратись. И получишь ты вечную жизнь, вечное спасение, вечное блаженство. Помни, говорит Господь:

Не одумаешься, мы слуги его, сами осудим тебя. Не жить тебе на земле».

Листок выпал у меня из рук и, медленно кружась, лег на пол. Большие печатные буквы слились в мутные ручейки. «Сеешь сомнение в душах» - вдруг выплыла строка.

- Дядя Егор! - кричу я. - Зайдите ко мне.

Дядя Егор входит, и я подаю ему письмо. Он берет письмо и после первой строчки брезгливо оттопыривает пальцы. Читает, а под кожей у него перекатываются тугие желваки.

- Угрожать вздумали? - дядя Егор тяжело садится рядом со мной. - Знаешь, на кого они похожи? На осенних мух. Чуют свою погибель, вот и хочется побольней укусить. Не выйдет, - сжав мое плечо, говорит он.

- Это тетки Серафимы работа, - говорю я. - Была она тут, то же самое говорила. Мама ее за дверь выставила.

- По всему чувствуется, ее, - соглашается дядя Егор.

- Маме письмо покажем? - спрашиваю я.

Дядя Егор колеблется, дергает себя за ус. Решительно машет рукой.

- Покажем. Пусть она и это знает.

Вечером дядя Егор подает маме письмо, а я напряженно смотрю на нее. Вздрогнет? Побледнеет? Испугается? Смотрю - и не верю своим глазам: мама смеется. Смеется хрипловато, но так заразительно, что мы с дядей Егором тоже улыбаемся. Потом мама мнет листок, бросает и говорит:

- Пойду-ка я руки вымою. Словно в болото окунула.

И идет в ванную. Дядя Егор двумя пальцами подбирает письмо, расправляет его, весело подмигивает мне и уходит. А я вслух читаю маме книгу. Свою любимую. «Повесть о настоящем человеке».

Как мы и предполагали, письмо написала тетка Серафима. Вернее, она диктовала, а писала печатными буквами, чтоб не узнали по почерку, девушка с завода дяди Егора - Алла Веремеева, теткина квартирантка. Алла на заводе работала недавно. Вот старая спекулянтка и затяну -

ла ее в свою секту. Да только после того вечера, на котором мама выступала, Алла перестала на моленья ходить. Тетка этим письмом думала девушку к рукам прибрать: сперва заставила написать, а потом пригрозила, что, если не будет она ходить молиться, убьют сектанты маму, а вину на нее свалят - ведь это она писала. Хитрая, пройдоха!

Несколько дней колебалась Алла: испугалась теткиных угроз. Но потом не выдержала, пошла в заводской комитет комсомола и рассказала, как тетка Серафима диктовала ей это письмо, как говорила, что готовят «бешеные» над мамой расправу: очень им не по душе ее выступление на заводе пришлось. Все рассказала, без утайки. И еще одно паучье гнездо навсегда исчезло с нашей земли. А Алла переехала в заводское общежитие. Теперь она приходит к нам чуть не каждый вечер, и все мы ее очень любим.

В тот день, когда управляющий дал нам записку, двигатель мы не забрали: не было машины, да и погрузить на нее такую махину мы бы не смогли. Назавтра Ленька привел заводских парней, и мы вместе с ними отправились в трест. Завхоз поворчал, что двигатель вполне пригодился бы тресту, но потом расщедрился и дал к нему в придачу «дворники». Алешка от радости чуть его не расцеловал.

В школу мы ехали героями. А возле ворот нас ждал Женька Багров, второклассник, с которым я когда-то лежал в больнице. Он кинулся прямо под колеса, шофер еле успел затормозить, и на весь двор заорал:

- Ребята, вашу машину на металлолом забирают!

Одним прыжком Алеша спрыгнул с кузова, а следом за ним посыпался весь отряд. В кабине остался я один: в спешке ребята забыли обо мне, а сам я не мог из нее выбраться. Я даже чуть не заплакал от злости, что оставил дома костыли и теперь не могу быть рядом со всеми.