Иван Серков - Мы - хлопцы живучие. Повесть

Бежать нам с Санькой было поздно - звякнула щеколда. Пришлось лечь прямо там, где сидели, в крапиву. По тропинке мимо нас прошла Чмышиха, огромная и грузная, как стог.

Переждав, пока на дворе все стихло, мы тоже пошли по домам.

Идем, раздираем в кровь обожженные крапивой руки и ноги и никак в толк взять не можем, что это за брат такой у Чмышихи. Если он в самом деле ей брат, так и жил бы у сестры, а то забился в какую-то не то юдоль, не то юдолю.

И что это за юдоль?

На другой день еще до завтрака, вспомнив ночной разговор у Афоньки во дворе, я, как смола, пристал к бабушке с расспросами про Чмышихиного брата.

- Какой брат? - удивилась бабушка. - Нет у нее никакого брата.

- Как нет? - вмешался отец. - А Пилип?

- Тот, что за Сож в примаки ушел? - переспросила бабушка. - Так нет его. От сыпняка в позапрошлом году помер. Сама она говорила.

- А вот у Афоньчихи живет ее брат Евсей, - сказал я.

Отец только рукой махнул:

- Разберешь ты их, святых этих. Все они друг друга братьями и сестрами называют. Мода у них такая.

- А что такое юдоль? - обратился я уже к отцу.

- Юдоль? - задумался он и стал припоминать, что им говорил на этот счет в классе поп. Будто бы то же самое, что и доля, только малость не такая. А мы с Санькой думали, что это подземелье какое-нибудь с сороконожками. Словом, без попа не разберешься. И зачем это мне? Может, я в попы собираюсь после семи классов?

Пришлось рассказать все, что мы с Санькой слышали, сидя в Афонькиной подворотне.

Только, чего нас там черти носили, как говорит бабушка, я утаил. Отец, разглядывавший подошву своего рваного сапога, - куда бы забить еще хоть один гвоздь? - поднял голову.

- Да-а, - заинтересованно протянул он. - Не мешало бы на того «брата» взглянуть.

- Нужен он тебе! - набросилась на него бабушка.

- Мне-то он ни к чему, - ответил отец. - А Колдобе, может, и понадобился бы…

Я просто не знаю, что и думать.

На «брата» Евсея в самом деле стоило поглядеть. Его взяли средь бела дня, в воскресенье, Афоньчиха наделала крику, и к ее хате сбежалось пол-улицы. Мы с Санькой примчались туда, когда Колдоба, теперь уже в милицейской форме, вывел с помощью мужчин «святого» на улицу. Все так и ахнули:

- Афонька!

- Видала «святого»!

Мы его сперва даже не узнали: большущая взлохмаченная борода, на голове лохмы до плеч, и из этой сплошной кудели волос поблескивают испуганные злые глаза.

Любопытные бегали в хату поглядеть, где он прятался. Не обошлось там и без нас. Хата как хата, довольно чистая, опрятная. На стене плакат, написанный цветными карандашами: «Бог есть любовь». А под печью глубокая, как склеп, яма. Стены в яме обложены кирпичом, даже побелены. На дне постель: одеяло и сенник. На одеяле толстая замусоленная книга. Санька сказал, что библия. И сороконожек, на которых «брат» жаловался Чмычихе, в самом деле много. Вот она какая, Афонькина «юдоль». Когда половицами закроешь, сто лет бы не догадался.

Жена Министра узнала в сенях свою супоньку, которой была перевязана кошелка, брошенная в бегстве от упыря.

И загомонила улица:

- Так это он? Упырь?

Когда мы с Санькой выскочили со двора, в переулке творилось что-то невообразимое. Афонька, сплевывая кровь, испуганно жался к забору, его держали за руки двое мужчин, а мой отец пытался вырвать у Министра кол.

- Назар! Назар! - упрашивал он. - Судить будут эту сволочь. Уймись, говорю тебе. Закон без тебя разберется.

Увидав нас, отец крикнул со злостью:

- Марш отсюда! А то по горячему делу и вам перепадет.

Наконец со двора вышел Колдоба, весь в костре и паутине.

Афонька голову вобрал в плечи, когда увидел, что участковый нес в руках.

- Гляди, как упаковал. И смазать не забыл, - показал Максим мужчинам немецкий автомат. - И патрончиков призапас. Под стреху, гад, спрятал.

- Поди он тебя из этого тогда угостил, - сказал кто-то из мужчин.

- Да наверно, - согласился Колдоба.

Когда Афоньку вели в сельсовет, мы старались держаться поближе к дяде Максиму. И правильно сделали: Сонька и Катя видели, как мы вели этого упыря. Жаль, что Колдоба немецкого автомата не дал нам нести - было бы еще лучше.

Бабушка была немало удивлена всеми этими событиями.

- Вот тебе и упырь, - все приговаривает она. - Значит, пока самой не было, по кирпичным заводам слонялся, а пришла сама - прилетела и сова. Это же сколько он просидел под печью? Два года?..