Иван Серков: Мы - хлопцы живучие. Повесть

- А где же люди? - спросил я и тут же понял, что ляпнул глупость. Мало ли где. Может, к немцам в лапы попали. А может, спасаясь, бросили воз и убежали. А то, может быть, кобыла, испугавшись стрельбы, понесла, не разбирая дороги, пока не нашла свою погибель. Как бы там ни было, жеребенок теперь ничейный, и его нужно поймать.

- Кось-кось-кось!

Мы сняли шапки и, держа их в вытянутых руках, стали приближаться к жеребенку. Так я всегда ловил дедушкиного Серого. Серый знал, что в шапке у меня морковка, картофелина или еще какое-нибудь лакомство, и охотно шел навстречу. Здесь же так не получилось. Жеребенок недоверчиво покосил глазом на меня, потом на Саньку и пустился наутек.

При всей своей худобе он оказался довольно резвым. Вроде и некуда было бежать: перед ним - топь, позади мы с Санькой. Но он повернул назад и, хлюпая копытцами по грязи, проскочил у меня под самым носом, Санька бросился было наперерез, хотел схватить его за гриву, да не успел.

- Одичал он, что ли? - пожал плечами мой приятель.

Долго мы гонялись за жеребенком, а он все не давался в руки. Уже готовы были плюнуть и идти дальше искать фашистский самолет. Пусть мерзнет тут, раз он такой. Но подумаем, подумаем - и жалко. Пропадет. Волки загрызут или в болоте утонет.

Наконец, подкравшись из-за куста, Санька вцепился-таки в короткую гриву, и жеребенок сдался. То ли от усталости, то ли от страха он весь дрожал. Поднимешь руку, чтобы погладить по шее, - испуганно вскидывает голову. Не бойся, дурашка, мы хлопцы добрые! Мы тебя не обидим, в хлевушок доставим, дадим сена. Еще спасибо скажешь.

Мы надели ему на шею ремешок от моих штанов и повели в село. Сперва жеребенок шел послушно и лишь в конце Сухой гривы вдруг встрепенулся, едва не вырвался из рук и заржал - тонко, протяжно. У меня аж сердце зашлось.

- Это он по матери, - сказал Санька и вздохнул. - Прощается.

Ничего, братец, теперь не поделаешь. Привыкай. Не маленький. А мать забудь. Не встать ей из тех оглобель.

Так мы и идем домой втроем: я, жеребенок и Санька. Саньке хорошо: в одной руке ремень, а другой размахивай себе как угодно. Мне хуже - нужно придерживать неподпоясанные штаны.

Мы идем с Санькой и мечтаем. Вот вырастет наш жеребенок, станет красивым и статным скакуном. Такой был у нас в колхозе до войны. Звали его, кажется, Буяном. Помню, как хлопцы-допризывники выводили скакуна на луг и гарцевали на нем по очереди. Вдоль дороги они втыкали в землю длинные лозины и потом рубили их саблей. Долгогривый Буян летал, как птица. Таким будет и наш жеребенок. Только нужно колючки повыдирать из гривы.

Мы ведем его по изрытым траншеями огородам, мимо немецких блиндажей, ведем по улице вдоль пепелищ.

И кого ни встретим, каждый удивленно провожает нас глазами. А нас распирает от радости. Вспомнилась бабушкина присказка: «Кто там идет?» - «Солдат коня ведет».

Наш «конь» испуганно косится на высокие задымленные трубы, что стоят на черных пепелищах, настороженно прядет ушами, раздувает ноздри. Воздух в селе пахнет влажной золой.

Когда проходили двор Мирона, жеребенок чуть было не вырвался. Неожиданно увидел совсем рядом черное шуло и шарахнулся в сторону. Я не знал, за что мне хвататься, за гриву или за штаны. Ладно хоть Санька не растерялся, повис у него на шее.

И еще хорошо, что Санька после долгих споров все-таки согласился вести жеребенка к нам. А то досталось бы мне дома от бабушки на орехи. «Ну как, - спросила бы она, - накормили тебя возле твоего самолета?» А так не успела спросить, потому что я прямо с порога похвастался:

- Баб, коня привел.

- А вола ты не привел? - не поверила она, но все же выглянула в окно. И все, кто был в хате - свои и погорельцы, взрослые и дети, - прилипли к стеклам.

- Гля, и правда! Конь!

- Как из плена, бедняжка, - вздохнула бабушка. - И чем же его кормить?

Дед Николай тоже пришел посмотреть на нашего с Санькой коня. Покрутил свои седые усы, потоптался, погладил жеребенка по спине и сказал:

- Стригунок еще. Если хозяева не найдутся, пусть растет.

Наши планы относительно будущего стригунка деду не понравились.

- Еще чего выдумаете, - ворчал он, выдирая из гривы колючки репейника. - Скакун! Не скакун, а кормилец будет. Попадет в хорошие руки - покормит людей хлебом. А вы что за хозяева? Охламоны вы. Дай вам волю - замучите.

Мы обиженно молчим. И как тут не обидеться, охламон - это человек, у которого в голове ветер гуляет. А мы разве такие? И неизвестно еще, кто скорей замучит. Мы его жалеть будем. На улице холодно, так я его накрою на ночь старой постилкой.