Юрий Либединский - Воспитание души

Не помню, что пробудило меня. Может быть, по-особенному застучали колеса, когда поезд переходил через мостик, а может быть, громкий голос Ковшова, который сидел у нас в ногах.

— Всех, кого могли собрать, собрали и вывезли. Я даже этих двух елькинских птенцов в последний момент подобрал. — В голосе Ковшова слышится нежность. На сердце у меня теплеет. — Одного все-таки не могу я понять, зачем мы везем с собой целый вагон этой сволочи, отъявленных наших врагов?

— Неужели у тебя поднялась бы рука на беззащитных? — отвечает ему мягкий голос. Это голос Коростелева.

— У-у-ух, как бы поднялась! — со страстью и гневом отвечает Ковшов.

— Коммунист должен стоять выше таких чувств, как мстительность!

— Кто это сказал? Маркс? Энгельс? Ленин? Как можно во время борьбы становиться выше чувств, вызванных борьбой?

— А разве нельзя предположить, что под влиянием дальнейшего хода борьбы кто-то из них пересмотрит свои взгляды и станет коммунистом?

Не помню, чем кончился этот спор, в котором я был целиком на стороне Ковшова. Кстати сказать, он выполнил решение партийных органов, и, когда мы на следующий день вынуждены были покинуть линию железной дороги, вагон, где сидели арестованные, был оставлен на путях. Белые освободили сидевших там меньшевиков и эсеров. Но Ковшов оказался прав. Враги, которым Златоустовские коммунисты сохранили жизнь, разразились такими потоками злобы и ненависти против этих же коммунистов, что я, читая потом в колчаковских газетах гнусные инсинуации [5] Инсинуация — тайное подстрекательство, подговор. , не раз вспоминал о ночном разговоре в теплушке.

Но и о втором голосе в этом ночном споре забывать нельзя. Это голос, который тоже звучит в душе каждого коммуниста, голос, призывающий к готовности щадить врага, если он сдается, благородный голос морали победившего класса.

Добравшись поездом до моста через реку Ай, мы выгрузились из вагонов, так как станция Бердяуш была захвачена белыми. Взорвав мост, мы спустили в реку железнодорожные составы, чем основательно приостановили железнодорожное сообщение между Златоустом и Уфой. Взорвано было также много артиллерийских снарядов, которые Ковшову удалось вывезти из района Златоуста.

Нагруженные изрядным количеством патронов, переходили мы с Самара-Златоустовской магистрали в Кусу, расположенную на Западно-Уральской железной дороге.

Сквозь густую дымку многих лет, протекших с тех летних дней 1918 года, вижу я кремнистую дорогу, то поднимающуюся на скалистые горки, откуда открываются зелено-хвойные дали, то спускающуюся в прохладные долины, где среди пышных кустарников пробегают говорливые ручьи и речушки. Родная, неописуемо прекрасная сторона, мы защитим тебя от врага!..

…Время от времени мимо нас верхом на коне проносится Виталий Ковшов, наш командир. Фуражка ученика Горного училища, как всегда, сбита на затылок, выражение отваги неизменно присутствует на его скуластом лице. И мы верим ему, ведь под его командой мы несколько раз отбивали атаки белых у Златоуста. Он очень молод, но мы знаем, это — смелый, зоркий и заботливый командир. Да, мы верим ему: он знает, куда нас ведет, знает, где остановить отступление…

…Поднимешься на перевал, оглянешься кругом и увидишь, как среди хвойно-зеленых, а вдали туманно-голубых хребтов извивается, чернеет наше странное, не по-военному одетое войско. Среди желтой пыли, поднимающейся над дорогой, взблескивают винтовки. Взглянешь ли вперед, оглянешься, ли назад — повсюду этот живой человеческий поток… И молодой восторг наполняет грудь, — да, мы отступаем, но в руках у нас винтовки, мы сплочены единой идеей, нас много, мы — сила, значит, мы победим!

…Мы отступаем, но в руках у нас винтовки, мы сплочены единой идеей, нас много, мы — сила, значит, мы победим!

Перед тем как тронуться в путь, нас рассчитали «на первый-второй», и вышли мы в стройных рядах. Но сейчас порядок сбился, идем как хочется, товарищ с товарищем, родной с родным…

…Здесь в строю вся Златоустовская партийная организация. Вот и старик Ростовский. Задумавшись, я прибавляю шаг и догоняю его. Он слабо улыбается, показывает на свою грудь и делает выразительное движение пальцами. Лицо его обросло щетиной, он стал похож на умного старого лося. Со лба стекает пот, он вынимает платок и останавливается передохнуть. Я тоже останавливаюсь. Потом мы снова шагаем вверх. Ему трудно говорить, дыхание перехватывает. Когда мы останавливаемся на привале, он широко обводит рукой всю зелено-хвойную неясную ширь.