Лев Кассиль - Кондуит. Три страны, которых нет на карте - Швамбрания, Синегория и Джунгахора

А солнце уже входило в море, все небо торжественно пылало. И на фоне этого величавого, широко разлившегося пламени очень красив был высокий, такой худой и смуглокожий, словно его насквозь просвечивало огнем заката, но удивительно прямой, негнущийся белоголовый человек. Он стоял над обрывом и вместе с затихшими пионерами глядел в море. А солнце погружалось в гладь моря и вот уже совсем скрылось… Небосклон слегка повело проступившими по нему вразлет прощальными лучами. Еще несколько минут калилась одна точка на горизонте – там, где воронкой сходились блекнувшие лучи. И казалось, туда, в остывшую пучину, медленно втягивается уходящий свет дня. А потом и эта точка погасла.

Наступила минута вечернего молчания. Тонгаор бережно, но прочно удержав за плечо Дэлихьяра, отвел его чуточку в сторону. И они там некоторое время говорили о чем-то друг с другом на родном языке – наследный принц страны Джунгахоры и гордый поэт-коммунист, молодость которого сглодала тюремная яма Шардайяха. О чем они говорили, никто, конечно, не понял, но принц уже не отводил своего плеча из-под руки Тонгаора. Минуту назад еще чужой и непримиримо враждебный человек стал теперь непонятно притягательным. Дэлихьяр, казалось, чувствовал, что с ним говорит не то волшебник, не то мудрец. Но как не походил он на тех мудрецов, напыщенно-бородатых, исполненных медлительной важности, которые во дворце Джайгаданге долгими и нудными часами толковали наследнику престола о шести сутях мира и четырех опорах бытия. Нет, ни на придворных мудрецов, ни на жрецов из Храма Луны и Солнца не похож был человек, имя которого было запретным в Джунгахоре! А в то же время каждое слово его, произносимое на родном принцу языке, упруго, как парус ветром, наливалось какой-то гордой и властной правдой: хотелось довериться ей.

Потом оба вернулись к стоявшим в отдалении и все еще тихим пионерам.

– А мы тоже за вас все протестовали, когда я учился во втором классе, – сказал Тараска, восторженно глядя на Тонгаора.

– Спасибо тебе и твоим товарищам, – отвечал Тонгаор. И он очень уважительно и серьезно пожал руку Тараске. Поэт был высок, ему приходилось смотреть на маленького Тараску сверху. Но он не гнулся, а только уважительно наклонял голову, сам оставаясь пронзительно прямым.

– А вы прочитайте, пожалуйста, нам какие-нибудь свои стихи, – вдруг осмелела Тонида. – Я слышала, как вы по радио читали… о космонавтах.

– Прочитайте, правда, просим, прочитайте! – Пионеры сгрудились еще теснее, нетерпеливо зааплодировали.

– О космонавтах? – переспросил Тонгаор. – Ну, это вы, должно быть, и так все слышали… Разбираетесь лучше меня в этих делах.

– А вы бы хотели сами быть космонавтом? – спросил Тараска, обмирая от уважения.

– Мне уже поздно мечтать об этом, да и здоровье я оставил под землей, и так высоко над ней мне уже не вознестись. – Тонгаор поднял голову и, как показалось ребятам, с завистью поглядел в небо. Но потом вдруг тряхнул упрямо белыми волосами и, чуть прищурившись, хитро оглядел ребят: – У каждого, пионеры, свой путь к звездам… Я вот хотел бы помочь всем людям проложить путь к звезде, которая зовется – Правда.

– А все-таки, – спросил, как всегда, несколько сумрачно настойчивый Слава Несметнов, – как вот, по-вашему… кем интереснее быть – писателем или космонавтом?

Тонгаор усмехнулся:

– Не знаю… Не знаю, пионеры. Летать в космос пока не приходилось. А вот поэтом… Стойте-ка! Я лучше вам расскажу одну свою притчу, если хотите… Да? Ну, тогда рассаживайтесь вокруг.

Ребята мгновенно разместились: кто на уступе скалы, кто на нагроможденных камнях и обломках. Тихонько подошли курортники из санатория. И Тонгаор, медленно оглядев всех, стал читать им свою «Притчу о пятерых».

– «Сошлись раз пятеро, – начал Тонгаор. – Один знал, откуда произошла всякая вещь, и постиг состав ее, и строение, и тайну недр ее, и кромешное вращение мельчайших частиц, все образующих. Он был Великий Физик.

Другой смотрел на него и видел ток крови в жилах, и узлы нервов, и всего насквозь, и по дыханию слышал, что у того в легких, как бьется у него сердце, и распознавал срок жизни его.

То был Знаменитый Врач.

Третий взирал на этих двух и думал, как бренны и бесконечно малы они в сравнении с мирами, которые он разглядел в свои трубы и расчислил. Он был Прославленный Звездочет.

Еще один, бывший тут, размышлял о том, как короток шаг этих людей в сравнении с ходом истории и как ничтожен возраст их по сличению с веками. Это был Мудрый Летописец.