Вячеслав Килеса - Юлька в стране Витасофии (сборник)

— Философия должна выяснять причину трагичности бытия, а не заниматься схоластикой, — поджал губы Шопенгауэр. — Я восхищаюсь Кантовской постановкой философских задач: что я могу знать, что я должен делать, на что смею надеяться, что такое человек, — но его вывод о существовании мира как вещи-в-себе, познаваемого сознанием посредством опыта, неубедителен. Опыт основан на логике, тогда как сознание руководствуется интуицией.

Шопенгауэр говорил убежденно, дополняя слова жестами, словно выступал на кафедре Берлинского университета.

— А философия Гегеля, украденная им у Платона, настолько противоречива, что он вынужден ее фундаментом сделать диалектику — науку о развитии. Его Абсолютный Дух, лежащий в основе сущего, бесконечно познает себя, самораскрываясь то в пространстве — или в природе, то во времени — то есть в истории. Гегелевская логика, состоящая из тезиса, антитезиса и синтеза, напоминает ярмарочную дискуссию продавца и покупателя, спорящих из-за товара.

— Ну, знаете ли!? — возмутилась Юлька. — Нельзя так отзываться о земляках.

— Земляках? — удивился Шопенгауэр незнакомому определению. Поняв его, пренебрежительно бросил:

— Германия слишком мала, чтобы быть моей родиной.

И, крикнув «Атма! За мной!», быстро пошел прочь.

Слова Шопенгауэра ни в чем Юльку не убедили а, наоборот, привели к мысли, что надо повидать Канта и Гегеля: философы такого уровня должны знать о рукописи Затерянных столетий. Выйдя из парка, Юлька остановила прохожего и спросила, как найти Иммануила Канта.

— Вам знаком распорядок его дня? — уточнил прохожий и пояснил:

— Кант встает в 5 часов утра, в 10 часов вечера ложится, в 19 часов у него прогулка по городу. Подождите здесь: через 5 минут начинается его прогулка.

Прислонившись спиной к дереву, Юлька вспоминала, как когда-то поразило ее рассуждение Канта: «Две вещи наполняют душу мою удивлением и благоговением: звездное небо надо мной и нравственный закон во мне». Она тогда заинтересовалась кантовским категорическим императивом, требующим совершать поступки в соответствии с нравственным долгом, и жить так, словно за тобой каждую секунду наблюдает Бог, — и пыталась следовать этому принципу.

Канта Юлька узнала сразу: маленький, худенький, одетый в сюртук старичок шел, рассеянно глядя вперед. Пристроившись рядом, Юлька неловко сказала:

— Добрый вечер, господин Кант!

— Что? — завертел головой философ. — Перейдите на правую сторону, я левым глазом плохо вижу. Что вы хотели?

— Вам известна рукопись Затерянных столетий? — спросила Юлька, выполняя просьбу Канта.

— Кое-что слышал, — ответил философ. — В ее основе — старая идея, когда-то провозглашенная Платоном: измерять бытие движением, а не временем и пространством. Категорию «движение» позже забрали ученые, философы и теологи остались с понятиями времени и пространства: ими удобнее оперировать.

— Кто такой Старец?

— Неизвестный мне, но, судя по всему, блестящий философ, скрывающийся от всех под этим странным именем, — ответил Кант и поинтересовался:

— У вас при себе нет средства по уничтожению клопов: совсем замучили.

— Нет, — растеряно ответила Юлька.

— Жаль, — вздохнул старичок и, сухо бросив «Из-за вас я нарушаю график!», ускорил шаги.

Расставшись с философом, Юлька брела по улице, думая о том, что надвигается ночь и пора подумать о ночлеге. Неожиданно ее взгляд упал на прикрепленную к двери старинного здания табличку с надписью:

«Профессор философии Георг Вильгельм Фридрих Гегель». Секунду поколебавшись, она постучала висевшим на двери молоточком.

Дверь открыла женщина лет тридцати.

— Вы к мужу? — спросила она. — Заходите.

Шагая вслед за женщиной сквозь анфиладу заставленных мебелью комнат, Юлька думала о том, что Гегель, в отличие от большинства философов, был женат и имел детей: двух мальчиков от этой женщины — Мари фон Тухер — и еще одного от квартирной хозяйки в Йене.

Заведя Юльку в кабинет, где за огромным столом, заваленным книгами и бумагами, сидел человек с мучнисто-белым лицом, закутанный в серо-желтый халат до пола, Мари сказала:

— Георг, к тебе студентка, — и вышла из кабинета.

У профессора было невыразительное одутловатое лицо — лицо преждевременно состарившегося человека — и жидкие волосы. Он был крепко сложен, но сутулился, держался скованно и явно не хотел разговаривать.

— Чем обязан? — неприязненно осведомился Гегель. — Что-то непонятно в лекции?