Леонид Юзефович - Рудознатцы

В это время начали на Уктусском заводе лить пушечные ядра. Да вот беда: чугун на ядрах выходил ноздреватый, с раковинами и щербинами, с намертво пригоревшим песком от литейных форм. А если у ядра поверхность неровная, оно и летит ближе, и труднее таким ядром в цель попасть.

Тихон Донатович ходил молчаливый, грустный. А сержант Семёнов, осматривая готовые ядра, ругался на чём свет стоит:

— Ох, криводелы! Ужо помянут вас пушкари недобрым словом!

И управляющий пригрозил:

— Пошлю тебя, Тихон, уголь жечь.

После этого совсем погрустнел Тихон Донатович. Дома у него жена хворая, малые детишки. Разве прокормишь их угольной работой?

И у Стёпки на душе тоже кошки скребут. Как быть? Чем помочь?

Сидели они, задумавшись, на куче песка, приготовленного для набивки литейных форм. Сидели, горох лущили — Тихон Донатович из огорода принёс. И вдруг Стёпку будто молнией ожгло: вот оно! Придумал!

— Дядя Тихон! — Стёпка сунул ему под нос раскрытый гороховый стручок. — Глянь! Горошины, как ядра…

Схватил прутик, начал рисовать прямо на песке. А сам от волнения заикается, ничего толком объяснить не может.

Тихон Донатович сперва слушал вполуха, потом склонился над чертежом, вгляделся пристальнее и радостно хлопнул помощника по плечу:

— Ай молодец!

А Стёпка придумал вот что: построить полировальную машину.

Через неделю машина уже работала. От водобойного колеса протянули цепи к большой кадушке, которую укрепили на оси и плотно набили ядрами. Колесо крутилось, вращая кадушку, и ядра в ней тёрлись друг о друга. От этого они становились гладкими, чистыми. А чтобы чугун лучше продраивало, в кадушку подсыпали крупнозернистый песок и каменную крошку.

Стёпка ходил по заводу гордый. Старые мастеровые с ним за руку здоровались, величали Степаном Ивановичем.

И Татищев похвалил уктусские ядра:

— Славные для супостатов гостинцы. А блестят-то, блестят!

— Это всё Стёпка, — доложил сержант Семёнов.

Привели Стёпку.

Подивился Татищев на изобретателя: стоит мальчуган ростом с лопату, нос в конопушках, на лбу и на щеках сажа, а глаза умные, живые, так и светятся.

— Ну, Стёпка, — сказал Татищев, — как откроем в Уктусе школу, тебя первого запишем в ученье. И за смекалку твою будем кормить-одевать на казённый счёт. А выучишься, такую машину придумаешь, каких и за морем нет.

Обмакнув перо в медную чернильницу, Татищев написал: «В Невьянский завод, купцу Демидову…»

Просил он богатейшего из уральских заводчиков, чтобы тот построил для школы хоть малую избёнку и отдал в ученье самых сметливых ребятишек.

Закончив письмо, перегнул лист пополам, капнул на бумагу воском, растопленным в пламени свечи, и оттиснул свою печать.

В тот же вечер явились к нему двое бывших учеников Артиллерийской школы — Братцов и Одинцов. Татищев не зря взял их с собой на Урал.

— Ты, — сказал он Братцову, — в Уктус учителем поедешь, а ты, Одинцов, здесь останешься, при кунгурской школе.

И велел выбрать из своей библиотеки те книги, которые им понадобятся.

— Вы учеников тому научить должны, чему сами в Петербурге учились, — строго сказал Татищев. — И цифири, и геометрии, и хитродвижности, то есть механике, и разным горным наукам.

Долго наставлял он будущих учителей. Наказывал меньше ругать учеников, а больше ободрять похвалою. Говорил, чтобы малолеткам почаще давали отдых, выпускали бы погулять. А старшим за книгой проводить четыре часа до обеда и после обеда ещё четыре.

— Главное, — советовал Татищев, — учите ласково, с любовью.

— А если кто ленив? — спросил Братцов.

— Того для позора на пол сажайте. Пускай на полу сидючи учится.

Чтобы родители охотнее посылали детей в школу, Татищев приказал выдавать бедным семьям пособие — на одного ученика полтора пуда муки в год и по рублю на одежду.

Вскоре в Уктусе числилось двадцать девять учеников, а в Кунгуре — двадцать семь. Это были первые на Урале школы.

А через месяц пришло долгожданное письмо от Демидова. Писал купец, что ребятишки ему в заводской работе нужны, и если откроют в Невьянске школу, то он, Демидов, домны свои остановит, чугун и железо плавить перестанет.