Виктор Голявкин - Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы [сборник litres]

Занавески колышутся от ветра, как надутые паруса. Старинные часы отсчитывают время старинным маятником. Картина на мольберте. Медные кунганы в нише, разной формы и величины. Тюбики раскиданы повсюду, по всей мастерской, а вот коробки! Коробки с красками мне нужны, а не тюбики! Много красок мне нужно, а не мало! Складываю коробки друг на друга, хватаю книгу «Суриков» с этажерки, кладу сверху на коробки, перевязываю.

Гарик возится у сундука. Открыл его, вытащил костюм неизвестно какого века, какого народа. Примерять его, что ли, собирается, не пойму. Я его поторопил, он костюм быстро свернул и к ковру кинулся. Не заметил даже, что я на ковре стою. Вцепился в него и тянет в свою сторону. Я сразу даже не сообразил, что ему надо.

– Брось ты свои хохмы, отвяжись!

– Это мне подойдет! Красотища! Коверчик! Это я понимаю – клад! Чтоб я такую вещь оставил? Шиш! Елки-палки!

– Ковер не тронь, – говорю, – мы не за этим пришли.

Он на меня уставился:

– А за чем же?

– Не притворяйся, – говорю, – прекрасно знаешь: мы за красками пришли.

– Ну и бери свои краски, а я ковер продам и себе мотоцикл куплю. Заверну в ковер костюмчик – и порядок. Мотоцикл мне нужней, чем краски, к твоему сведению.

– При чем здесь мотоцикл, прекрати дурить, забирай скорей краски, а там разделим.

– Я бы и занавески снял, – он мне отвечает. – Неужели мы ковер оставим, ты в своем уме? Дураки набитые мы будем, учти!

Вдруг – трах! Гарик отпускает ковер, и второй раз – трах! Пропало ваше чадо, крышка… Трах! Мы оба присели, куда бежать? Спокойно, спокойно, арфисты, хлопнуло от ветра окно на антресолях.

Фу… Надо же…

Хватает Гарик краски, кунган, все подряд, не может он не хватать, что под руку попадается.

– Напрасно мудришь, все равно завтра я сюда за ковриком вернусь, так это дело не оставлю…

– Ты люстру с собой в карман прихвати, приятель, и тахту под мышку, айда отсюда, побыстрей…

Ковер оставил, а костюм все-таки в темноте прихватил. Мы уже поднимались по лестнице, как вдруг меня осенило.

– Не очень-то у нас интересно получилось, – говорю, – минуточку, я спущусь…

– Вот молодец, – говорит, – ковер решил забрать, это я понимаю!

Я снова зажег свет, взял лист бумаги. Написал размашисто углем: «Посетили великие художники». Подрисовал череп и кости, положил на мольберт, щелкнул выключателем и стал подниматься по единственной в своем роде лестнице.

Подъем гораздо легче, несмотря на то что в руках у меня тяжесть. Лестница ходила ходуном, но я уже немножко знал ее. Она уже не была для меня тем таинственным, непонятным сооружением в темноте; я знал конструкцию ступенек и принцип перил, я знал ее длину и ширину, хотя она раскачивалась так же, и скрипела, и ходила ходуном.

На крыше выли кошки.

– Ковер где? – спросил Гарик.

– Завтра сходишь за своим ковром.

– Чего же ты там делал?

Я смолчал.

Он с горечью махнул рукой. Он думал о ковре.

Глазели на нас кошки.

– Что-нибудь другое прихватил? – спросил он. – Поровну поделим.

– Ничего я не прихватил, – сказал я, – пора смываться отсюда!

Кошки разбежались в разные стороны. Почему-то крыша мне напомнила кладбище, а трубы – памятники. И тишина вокруг самая настоящая гробовая.

– Вот сейчас бы выпить лимонаду в опере, – сказал я.

– Можно выпить, – сказал он. Такая ситуация, как ни странно, представлялась ему вполне возможной.

Мы передохнули, а дальше он повел меня к месту, откуда вещи вниз спускать. Мы скоро туда добрались, я остался, а он отправился через оперу вниз, от меня вещи принимать.

Я сидел ждал, когда он мне свистнет.

А вдруг он не дойдет? Его в опере задержат? Вдруг мы не поняли друг друга и он в другом месте посвистывает попусту? Да мало ли что может произойти, но куда в таком случае мне деваться с награбленным добром?

Он не свистел.

Жду терпеливо, еще раз проверил, крепко ли привязан шнур, не сорвется ли. Глупое положение.

Звали Леню вдалеке. Отвечал Леня: «Ау!» Слабо доносилась из оперы музыка, знакомая мелодия: «Тра-тара-тили-тили-лили…» – не могу вспомнить откуда. Рудольф Инкович побренькивает на своей арфе. Знал бы он, что я здесь сижу, помер бы, наверное, на месте! А знали бы родители! Кондрашка бы их хватила! А знал бы я сам, что вот так буду рассиживаться?

Свистнул Гарик, молодец! Поехали вниз мои краски и узел. Поехал вниз на веревочке «Суриков», доброго вам пути!

Внизу я спросил Гарика, почему он так долго не появлялся.

– Только выпил в опере лимонаду, – сказал он, – и больше ничего.