Виктор Голявкин - Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы [сборник litres]

Мужественное у меня лицо в это время. Я представляю, какое у меня мужественное лицо! В этот момент меня бы сфотографировать – отличная бы получилась фотография! Со всех сторон бы нащелкать, кому угодно можно будет подарить…

А дальше идет как по маслу. Еще несколько блестящих серий на уровне Карпантье – какой способный человек! Чудовищно способный человек! Талант из него так и прет, столько таланта в одном человеке!!! Все охают – а как же! «Смотрите, как он ходит! Карпантье, пружинисто, как Карпантье! Вылитый Карпантье, вы только посмотрите!» Бью справа, слева, снизу! Делаю нырок на уровне… Свист, гиканье – еще бы! Бью с нырка, бью слева, справа, слева. Как в кино, ей-богу! Я даже не смотрю, как он валится. Красиво, когда после точного удара поворачиваешься и идешь в нейтральный угол, уверенный в точном ударе. Мой противник сползает с канатов (снимать, снимать немедленно этот момент!). А я покручиваю перчаткой, подняв руку вверх, и смотрю на всех из-под клока волос: я приветствую вас! Я приветствую!.. Талантливая молодежь… Судья поднимает мою руку высоко… Все позади.

Все кончилось. Но по-другому.

Я избит.

…Я сматывал бинты. Оставлю их на память. Повешу на гвоздик. Буду вспоминать. Пусть себе висят на гвоздике.

В это время входит в раздевалку Ислам Исламович своей танцующей походкой и улыбается, не вовремя, главное.

– Жарко! – говорит он. – Хорошо!

Ему жарко, что ли?

А он ко мне совсем близко подошел и говорит:

– Ну как, жарко?

– Это вы мне? – спрашиваю.

– Ну и гадость мне попадается! – говорит.

– Это вы мне? – спрашиваю.

– И откуда мне такие попадаются? (Его любимое выражение.)

– Не беспокойтесь, – говорю, – больше вы меня не увидите!

Он чуть не взвыл:

– Все время мне такие попадаются!

– Отстаньте, – говорю, – от меня, я вас не трогаю, и вы меня не трогайте…

– Нет, буду трогать! – говорит.

Я считал, он меня за проигрыш ругает, а он, значит, понял, что я сбежать собираюсь, он к таким вещам тонкое чутье имел, вот за это он меня и ругал.

– Испугался, значит? Так? Да? Испугался?

– Ничего я не испугался, просто мне не нравится, когда мне морду бьют. Меня, простите, это не устраивает.

– А ты бы нагнулся, вот чудак!

Я зло на него посмотрел: издеваться надо мной нечего!

– Больше мне нагибаться не придется, – говорю.

– Ты серьезно задумал?

– Вы о чем?

– Бросать меня задумал?

– А вы при чем?

Он хлопнул кулаком о ладонь с силой (его любимый жест) и как заорет:

– Какого черта мне такие попадаются?! – Как будто у него горе какое, странный тоже! Фигура что надо, форменный тяжеловес, а голосок тоненький, полное несоответствие.

– Ну ладно, – говорю, – вы не волнуйтесь… Ведь я же проиграл, чего вам волноваться?

– Ну и балбес! – Ругаться он любил. – Охламон! Ну что тебе сказать? Ты имеешь человеческую голову или нет?

– Если я эти занятия продолжу, – сказал я, – башка моя вряд ли будет человеческой.

– Ну и балбес! – сказал он.

– Нечего оскорблять, – сказал я, – хватит! Не имеете права оскорблять!

Он сел рядом. Лицо у него было такое, словно он вот-вот умрет.

– Да кто же тебя оскорбляет, милый ты мой человек? Я тебя оскорбляю? Ну и балбес! Люблю ведь вас всех, дурья твоя голова. Болею за вас, как за сыновей родных. Свои ведь все… (Тоже его любимое – всех своими называть, в первый день занятий всех своими начал называть.) Свой крепкий коллектив, отважные ребята… – опять он заныл своим тоненьким голоском, заведет теперь эту шарманку надолго.

– Да ну вас. – Я махнул рукой. Голова у меня здорово гудела, все тело ныло, верхнюю губу потрогал – зверски она все-таки распухла.

А он обиделся, что рукой я на него махнул.

– Ты мне не махай! – говорит. – Тоже мне размахался! Там бы и махал…

И я снова рукой махнул – мол, отстань ты от меня, бога ради, неохота слушать.

Я думал, уйдет, а он мне в самое ухо шепотом:

– Талантливые ведь растут ребята…

– Это я талантливый?

– И правая-то у тебя от-лич-ная… – Он даже зажмурился.

– Ладно, – сказал я, – ладно. Была бы она у меня отличная, я бы не проиграл, вот что мне кажется…

– Вот так возишься, – сказал он своим плаксивым голосом, – полздоровья отдаешь, а они у тебя вторую половину тоже забирают…

– Раз я проиграл… – начал я.

Он встал и вышел. Как мне показалось, на глаза даже слезы навернулись. От него вполне можно было такого ожидать. Расстроился. Мое дело: хочу – занимаюсь, хочу – не занимаюсь! Тоже мне!