Виктор Голявкин - Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы [сборник litres]

Перед третьим раундом я не слышал своих секундантов, несмотря на то что левый свинг, по их советам, у меня несколько раз проходил. Меня опять охватила дикая злость, мне надоело проигрывать, и я решил выиграть во что бы то ни стало, как и вначале, лезть напролом. Злость мешала мне думать, мешала соображать. Я кинулся со своего места и застал противника в его углу, где он незамедлительно бросился на меня так же глупо. Я почувствовал, что устал. Выдержать такой бешеный темп трудно. Я не хотел, чтобы повторился первый бой, где я оказался беспомощным от усталости и противник мог делать со мной что хотел. Я решил сбавить темп. Противник этого делать не собирался. Я попробовал уходить, отвечая одиночными ударами, заставлял его промахиваться, проваливаться. Мой левый свинг его раздражал. Я понял безрассудность своих стихийных атак в двух раундах и пожалел, что не повел себя так раньше. Я обрабатывал его сейчас свободно, хотя и отступал. Не подпускать его к себе не представляло особой трудности с его несообразительностью, оголтелостью. Теперь я наблюдал за ним и понимал его. Я видел его замахи и легко уклонялся. Вовремя реагировал на его броски, и он проскакивал мимо. Никчемно мое «вперед!» в сочетании со злостью в подобной ситуации! В один из моментов я отчетливо увидел, вернее, почувствовал, как сейчас легко броситься с апперкотом в корпус, повторить свой прием. Я был уверен, он не среагирует в ответ. Левый свинг и правый апперкот. С подскоком апперкот на глазах у всех казался мне возможным в этот миг. Я понял в ту секунду, что удар пройдет. Раз-два! Он крякнул и согнулся пополам. Я отработал это «раз-два!», как на снаряде, безнаказанно, он не среагировал никак. Я встал в угол, и судья начал счет. На счете «восемь» он поднялся, но вперед уже больше не пошел. Удар деморализовал его. Он его еще ощущал. Я ударил его левым свингом, заставляя поднять руку от корпуса, и с тем же подскоком повторил апперкот. Отлично! На глазах у Азимова, Дубровского! Он доплелся до каната, сделал два шага и повис на нем.

Когда подняли мою руку победителя, я подумал: так и должно было быть, не проигрывать же мне всю жизнь.

Включили опять динамик. Понеслась песня о девушках, уезжающих на Дальний Восток. Прекрасная песня! Объявили перерыв.

Азимов обнял меня, поцеловал и в то же время возбужденно твердил без умолку:

– Ну, так нельзя, нельзя так…

– Чего нельзя?

– Так безобразно лезть нельзя…

– Не мог я с ним…

– Глупый противник, а ты еще глупей.

– Не оскорблять, я выиграл! – сказал я гордо.

– Кто же тебя оскорбляет, милый ты мой…

– Нечего было меня пугать!

– Кто пугал тебя? Дубровский, ты его пугал?

И-И не скрывал радости, а мне хотелось сейчас побыть одному.

В раздевалке возле Алешки Шароева вертелся чернявенький. Да что он, наемный, что ли?

– Брысь отсюда!

Он попятился.

– Гони его, Шароев.

– Да я на него и внимания не обращаю, – сказал Шароев. – Он даже мне нож показал. Неохота связываться.

Я схватил чернявенького за шиворот и вытолкнул за дверь. Он огрызался. Иди, иди отсюда, тут тебе не Соединенные Штаты!

Все вышли в парк на воздух. Шароев отправился за чернявеньким.

Я добился своего, добился! Выиграл! Блестяще выиграл. Я был счастлив. Рад, что никто сейчас не мешал. Я был один. Со своей победой. Доносились сюда звуки радио.

Просунулась голова чернявенького и сейчас же скрылась. Настырный тип, искал Шароева. Болеет за своих активно, даже слишком.

Вошли Азимов с Дубровским, едят мороженое, предлагают мне. Возвращаются ребята. Похлопывают меня, улыбаются, мигают, рассматривают, будто впервые видят. Еще бы, чистая победа! Чистая!

На другой день прочел о себе в газете черным но белому: талантливый парнишка. Перечитываю несколько раз, – в газете написано, в газете! Кто теперь скажет, что я не талантливый парнишка, я им газету покажу! Никогда в жизни обо мне в газетах не писали! Расхваливают Пашку Никонова, Гасанова, Шароева.

Свертываю газету, аккуратно кладу в карман. Не купить ли еще? Одной мало. Факт, мало. Отправляюсь к ларьку.

У киоска очередь. Стоят люди за газетами, а в газете про меня. Кто последний? Знакомое женское лицо. Ах, вспомнил! А рядом с ней Картошин!

– Здравствуйте, не узнаете?

– Ах, – Катя Картошина протянула мне руку, – как вы сюда попали? Паша, ты его не узнаешь?

Подаю руку Картошину. Как же, как же, он помнит, жуткий вечерок, моего дядю он часто вспоминает.

– Какими судьбами вы у нас?