Юрий Томин - Повесть об Атлантиде [с иллюстрациями]

Федя знает все это. И потому нарочно грубовато, чтобы убедительнее звучали слова, он говорит в темноту:

— Ну и что… Тебя возьмут обратно. Только ты не кури. Это же вредно.

— Есть не курить! — Окурок, вычертив огненную дугу, летит на пол.

— Спим?

— Спим.

Через несколько минут Федя приподнимает голову с подушки и спрашивает:

— Гога, а ты правда орлов гоняешь?

— А ты сам как думаешь?

— Я не знаю. Разве можно?..

— Нельзя.

— Значит, не гоняешь. Правда?

— Я уже сплю, — говорит Гога.

Гога часто уходил в полеты. Он летал в самые отдаленные станки, сплавные пункты, расположенные в верховьях рек. Там не было места для посадки больших «ИЛов», и Гогина «шаврушка» садилась на каменистые пятачки, на извилистые речушки, на гнилые озера — с риском напороться на корягу.

Впрочем, остальные пилоты отряда летали по тем же трассам. Они кляли низкую облачность, боковые северные ветры, топляки, прячущиеся под водой, стреноженных лошадей, вылезающих на самую середину площадки.

Но все же они летали. И даже поговаривали, что авиация в наш век — дело безопасное: ведь пешеходы гибнут чаще, чем летчики. Пилоты не любили задумываться над тем, что из таких полетов можно и не вернуться. Неисправность? Случайность? Ну что ж!.. Плюхнется где-нибудь в тайге. Поищут… Найдут!

Но все же, когда Гогина «шаврушка», поблескивая матово-зелеными крыльями, уходила в воздух, Федю охватывало беспокойство. Он без толку слонялся по аэродрому и надоедал диспетчеру вопросами.

Однажды ему пришлось поволноваться всерьез.

В конце июля отряд топографов остался в тайге без продуктов. Постоянной радиосвязи с ними не было, и они два дня звали в эфире открытым текстом, пока их не услышал радист аэропорта.

На поиски вылетели три машины.

Тянул холодный низовой ветер. Он окутал тайгу моросящим дождем; все было одинаково серо. Два пилота прилетели к вечеру на последних каплях бензина. Гога не возвращался.

Федя вышел на крутой енисейский берег и стоял, вглядываясь в мутную мглу, повисшую над рекой.

Самолет появился уже в темноте. Еле перевалив через край обрыва, он бесшумно пронесся над головой. Мотор не работал, и Федя слышал, как тоненько посвистывает воздух в расчалках. Едва не задев крышу гостиницы, машина приземлилась на огородах.

Это мог сделать только Гога. Он возвращался, набирая высоту, пока не опустели баки и не задохнулся мотор. В темноте он вывел машину прямо к авиагородку и, не дотянув до аэродрома, каким-то чудом умудрился разглядеть внизу свободный клочок земли. Он единственный разыскал отряд и сбросил продукты.

В этот раз Гога нарушил инструкцию. Но если знаешь, что где-то рядом люди варят суп из коры, то трудно заставить себя жить по инструкции. И Гога, получив от командира хорошую взбучку, был счастлив в этот вечер.

Утром тягач выволок машину на поле. Она была невредима.

— А если бы ты разбился… — сказал Федя.

— Я не могу разбиться, — ответил Гога. — На этой машине нельзя разбиться, она может сесть где угодно.

— Нет, можешь, — сказал Федя. — Мой папа ведь разбился… — И вдруг впервые Федя с ужасающей отчетливостью ощутил, что Гога — тоже летчик и тоже может погибнуть.

— Можешь! — повторил он с обидой.

Гога осторожно поправил капюшон на спине Феди.

— Хорошая у тебя канадка, — сказал он. — Береги ее. Это славная канадка.

— Папина.

— Я так и думал.

Гога помолчал минуту. Снял фуражку, положил ее на траву.

— Твой отец погиб на войне…

— Все равно — можешь.

Снова рука летчика разгладила несуществующие складки на капюшоне. Не глядя на Федю, он спросил:

— А ты бы ко мне пошел жить?

— Я?!

— Ну да, ты.

Федя недоверчиво взглянул на летчика.

— Ты… нарочно?

— Я таких шуток не знаю, — ответил Гога.

Больше Гога ничего не сказал. Но с этого дня между ними установилось молчаливое согласие, как будто все уже было решено, будто был уже назначен день, когда Федя уйдет из теткиного дома. И, проходя по пыльным туруханским улицам, Федя внимательно оглядывал дома, вывески магазинов, словно старался запомнить все это накрепко; все-таки жаль расставаться с городом, в котором вырос.

Шел август. По утрам бензовозы прокладывали на росистой траве темные колеи. Из оврагов, ложбин тянуло накопленным за ночь холодом. В студеном августовском небе далеко разносилось стрекотанье моторов. Гога давно обещал взять в полет Федю, но погода часто портилась, и в редкие летние дни пилоты едва успевали управляться со срочными грузами. Федя уже перестал надеяться. И вдруг Гога сказал, что они летят завтра.