Юрий Томин - Повесть об Атлантиде [с иллюстрациями]

— А вот и не так… — приговаривал Сенька. — А мамка не так шьет.

Получив подзатыльник, Сенька мотнул головой, но стерпел: пожалеть было некому, и потому реветь не имело смысла.

Оба так увлеклись, что не заметили, как пришла мать.

Первым ее увидел Сенька. Он улыбнулся, но тут же вспомнил о подзатыльнике и захныкал.

Мать подошла к столу, заглянула через плечо сына и ахнула.

Петька пришивал пуговицу к рубашке.

В этом не было бы ничего удивительного, если бы за иглу взялся кто-нибудь другой. Но Петька!.. Он вечно ходил с растерзанным воротом; если какой-нибудь забор в Усть-Каменске красили утром, то можно было не сомневаться, что вечером на Петькиной рубашке окажется свежая полоса; когда он подружился с мотористами, на штанах появились пятна мазута. Он заходил к рыбакам и возвращался облепленный рыбьей чешуей. Но все эти мелочи не смущали его, как не смущает промасленный комбинезон рабочего человека.

И вдруг — пуговица.

Закончив работу, он отпилил нитку тупым ножом и только тогда, взглянув на мать, пояснил:

— Она уже давно оторвалась, а ты не замечала. Что я, обязан без пуговицы ходить?

— Да ты бы сказал, Петенька, — смутилась мать.

— Чего тут говорить. Делов-то… А ты, мам, лучше купи мне рубашку.

— Да что это тебя на одежду потянуло? Обожди — сошью.

— Нет, мам, купи. Ты шить долго будешь, а мне обязательно для завтра нужно. Пойдем, купи сейчас.

— Зачем она тебе сейчас, новая?

— Нужно…

— Обожди хоть до получки: три дня осталось.

— Ничего ты, мама, не понимаешь! Ну займи. Мне сейчас нужно, а потом можно опять продать.

Мать качала головой и удивлялась. Но Петька стоял на своем и, в конце концов, потащил ее в магазин.

Второе событие произошло в доме Аленовых в тот же день.

— Папа, — спросил Юрка, — как ты думаешь, если человек — слепой, его можно вылечить?

— Смотря какая слепота. Одного можно, другого нет.

— Ну, если он совсем такой, как другие люди. Глаза у него обыкновенные, даже не заметно, что он не видит.

— Не знаю, Юра, я ведь не врач. Зачем тебе это знать?

— Потому, что я глазным врачом буду. Я уже решил!

— Уже решил — рассмеялся отец. — А почему не хирургом или невропатологом?

— Ничего смешного нет, — обиделся Юрка. — Ты ведь не знаешь, как некоторые переживают. Им видеть все хочется, а они не могут.

— Ой, Юрка, опять, наверное, новую книжку прочитал… Ты же путешественником хотел быть.

— Я и буду путешествовать. Буду ездить и лечить. Другой, может быть, десять лет собирается к профессору поехать, а тут я сам поеду.

— Маша, слышишь? Юрка наш специальность переменил. Глазным профессором будет!

— Слышу, — отозвалась мать. — Обедать идите, профессора, суп стынет.

Вот так всегда! В самые ответственные, в самые важные минуты твоей жизни, когда в душе у тебя просыпается что-то благородное, когда решается твоя судьба и ты ждешь совета, на столе появляется… суп.

Это глупо! При чем тут суп? В эту минуту ты можешь совершить подвиг. Но родители привыкли к тому, что ты фантазер; они смотрят на тебя с добродушной усмешкой и не хотят, не могут понять, что ты говоришь серьезно. Они шутят… Это легче — отшутиться, чем ответить по-настоящему. А ведь так хочется, чтобы с тобой поговорили серьезно хоть один раз в жизни!

Глядя на Юрку, отец и мать улыбаются — совсем не обидно, даже ласково. Но именно поэтому никогда не узнают они о девочке со светлой косой, которая смотрит так, будто старается разглядеть что-то очень далекое.

Вечером Юрка и Петька встретились на улице. Они поговорили о разных делах, но, как и полагается мужчинам, ни словом не обмолвились: один — о новой рубашке, другой — о своем решении стать врачом.

Потом они пошли к Димке, чтобы договориться назавтра выехать пораньше. Димкин дом стоял с края, у самой тайги. Здесь было тихо. Дорога поросла мелкой пыльной травой, и лишь на середине пролегла колея, пробитая аэропортовскими бензовозами.

Димка сидел прислонившись к забору; в руках у него была глиняная кошка со щелью в голове — копилка. Он тыкал в щель палочкой, обмазанной клеем.

— Ты чего делаешь?

— Хочу деньги достать, посчитать. Мелочь вытряс, а бумажки не вылезают. Разбивать жалко.

— Много у тебя?

— Рублей восемь.

— А мы и не знали, что у тебя деньги есть, — сказал Петька. — Когда на лодку собирали, ты три рубля дал. Хитрюга ты, Димка.

— Так то совсем на другое… Я на ружье собираю. Сами же будете просить пострелять.

— Ладно, копи, нам не жалко. Только нечестно это — втихомолку.