Майкл Морпурго - Адольфус Типс и её невероятная история

Потом подошёл Барри, и всё остальное утро мы стояли в задней части церкви и смотрели, как солдаты ходят туда-сюда. Теперь они все приносили и укладывали мешки с песком, и Ади улыбался во весь рот каждый раз, как проходил рядом со мной. Викарий суетился между солдатами-янки и кудахтал, словно старая курица, что надо быть осторожнее, – особенно когда они обкладывали мешками купель.

– Эта купель – большая драгоценность, понимаете ли, – говорил викарий. Было видно, что солдатам не нравится, когда к ним пристают, но они вели себя очень-очень вежливо и уважительно и ничего не отвечали. Викарий всё на них наскакивал: – Это самая драгоценная вещь в нашей церкви. Она ещё от норманнов, понимаете, очень древняя.

Тут мимо нас как раз проходила пара янки, и один спросил:

– Что еще за Норманны? Небось тутошние богатеи какие-нибудь?

Мы с Барри захихикали и никак не могли остановиться. Викарий сказал нам, что в церкви смеяться нельзя, тогда мы вышли во двор и продолжали хохотать там.

Мы рассказали про это дедушке и маме, когда вернулись вечером, и они чуть не рыдали от смеха. Вот такой это был счастливый-пресчастливый день. Надеюсь, Ади не убьют на войне. Он такой славный. Я помолюсь за него сегодня вечером и за папу тоже.

Типс только что принесла дохлую мышь и положила у моих ног. Ведь знает же, как я ненавижу мышей, хоть мёртвых, хоть живых. Лучше бы ей этого не делать. Она сидит рядом, облизывается и, похоже, страшно довольна собой. Иногда мне кажется, я понимаю, почему Барри не любит кошек.

Понедельник, 27 декабря 1943 г.

Сегодня моя самая последняя ночь в родной спальне. До сих пор я, кажется, не верила, что это действительно когда-нибудь случится – такого не может быть с нами, со мной. Со всеми остальными – да, а с нами нет. Все уезжали, но я просто как-то не думала, что наступит день, когда нам придётся сделать то же самое. И всё-таки завтра последний день, и он настанет. Завтра в это же время моя комната будет пуста – и весь дом будет стоять пустой. Я никогда в жизни не спала больше нигде, кроме этой комнаты. Похоже, я только сейчас понимаю, почему дедушка так долго отказывался уезжать. Это не просто потому, что он упрямый, и несговорчивый, и ещё вспыльчивый. Он любит всё это место, и я тоже люблю. Я смотрю на свою комнату, и она будто часть меня. Мы с ней как родные. Если я буду писать дальше, то разревусь, так что лучше перестану.

Вторник, 28 декабря 1943 г.

Наша первая ночь в доме дяди Джорджа, и тут холодно. Но есть и кое-что похуже, гораздо хуже. Типс пропала. У нас не получилось забрать её с собой.

Мы всё перевезли сюда сегодня и переехали – последние из всей деревни. Дедушка очень этим гордится. Нам здорово помогали. Миссис Блумфелд пришла и Ади, а с ним полдюжины других янки. Без них мы бы не справились. Теперь всё здесь – все чайные коробки и мебель. Большую часть вещей спрятали в амбаре дяди Джорджа под старым брезентом. Но коровы пока что на нашей ферме. Мы придём за ними завтра, сказал дедушка, и уведём их прямо по дороге.

Дядя Джордж приготовил здесь место для нас всех. Наверное, он очень добрый, только слишком много разговаривает сам с собой и всё время пыхтит и сопит, а когда сморкается, то звук получается, как у сирены на маяке. Дядя Джордж очень неопрятный, весь грязный и обросший, и маме это не нравится, а ещё, по-моему, он немножко задаётся. Мама сказала, что надо вести себя вежливо, и я старалась, поэтому перед тем, как сесть, спросила, какой стул тут его. Дядя Джордж ответил: «Они тут все мои, Лил». (Лучше бы он не называл меня Лил, так меня зовут только мама с папой.) Он сказал это в шутку, но на самом деле так и думает, я уверена. Наверное, дядя Джордж ведёт себя с нами чуть-чуть заносчиво, потому что он мамин старший брат. Он всё повторяет, что папе не надо было уходить на войну и оставлять маму одну-одинёшеньку. Я тоже так думаю, но мне не нравится, когда это говорит дядя Джордж. И вообще-то она не одна. У неё есть дедушка, и я тоже.

Мама говорит, мне надо быть с ним очень терпеливой, потому что дядя Джордж холостяк, то есть всю жизнь прожил сам по себе, и оттого он такой неряшливый и не особенно умеет ладить с людьми. А ещё он похож на пугало, когда не носит форму отряда местной самообороны. В форме он выглядит очень довольным собой. Дедушка говорит, что дядя Джордж не больно-то много делает в отряде самообороны, просто сидит на наблюдательном посту на холме. Они вроде как должны высматривать вражеские корабли и самолёты, но дедушка ворчит, что там только курят и чешут языками.