Видое Подгорец - Цветы на пепелище

— Это ему подарок от матери, — добродушно усмехнулся старик. — Метку оставила: пусть, мол, все знают, что это ее детеныш.

Я не выдержал и осторожно протянул руку к этому милому, забавному существу. Жеребенок посмотрел на меня своими круглыми влажными глазами и, видимо, понял, как безграничен мой восторг. Даже Белка и та успокоилась, угадав в нас настоящих друзей, которые хотят только одного — поздравить ее с новорожденным.

— Погляди, Таруно, он же совсем глупенький! — засмеялся Мулон. — Он еще не понимает, что голодный. У матери молока хоть отбавляй, а он стоит как вкопанный — и ни с места…

И папаша Мулон подтолкнул его под брюхо кобылы. Жеребенок словно только и ждал приглашения и стал сосать, жадно причмокивая.

— Он твой, Таруно. Береги его.

Так закончилось это незабываемое утро.

От неожиданно свалившегося на меня счастья я был на седьмом небе!

Огромное солнце завершало свой путь. День медленно таял, рассыпая над притихшей равниной тысячи желто-багряных угасающих пятен.

Я был так обрадован и взволнован, что даже не заметил, как наступил вечер. Теперь мне хотелось только одного: пусть побыстрее промелькнет ночь, разлучившая меня с моим маленьким другом.

И все-таки моя радость была еще не полной. За весь этот суматошный, бурный день я ни разу не вспомнил ни о Рапуше, ни о Насихе. Где же они сейчас? Вернутся они вечером в табор или опять придется их ждать целых два дня? Небось они и не знают, что нынче утром на этой солнечной равнине родилась новая жизнь. Конечно, не знают. А если бы знали, наверняка бы тут же вернулись, чтоб вместе со мною отпраздновать это необыкновенное событие.

Притаившись за кустами, я стоял как раз на том месте, где тропинка круто поворачивала к деревне. Никогда я не ждал их с таким жадным нетерпением.

С рисовых полей доносилось лягушачье кваканье. На лугах монотонно трещали сверчки, словно переламывая тоненькие сухие травинки. Ночь раскидывала над равниной свое темно-синее покрывало. И вместе с наступающей ночью ко мне незаметно подкрадывалась тихая, безмятежная грусть, навеянная чувством острого одиночества.

Невеселым возвратился я под старую иву. Но когда доедали мы с папашей Мулоном свой скудный ужин, до нас вдруг донеслись знакомые переливчатые звуки. Сомнений не было: это пела в ночи скрипка Рапуша.

Я вскочил:

— Ура!.. Вернулись!..

Старик ничего не понимал:

— Кто вернулся?

— Рапуш и Насиха.

— Ну и что?

— Как что?.. Они же не знают о нашем жеребеночке! Побегу к ним и все расскажу!

Мулон улыбнулся. В последних отблесках позднего заката я увидел, как бронзовое его лицо словно бы просветлело. Так случалось всегда, когда он замечал, что я доволен.

— Что ж, беги к ним, сынок, поделись своей радостью.

Оказывается, они успели все разузнать и без меня. Пока я поджидал их на тропинке, они вернулись другой дорогой. Насиха уже повидала жеребенка, а Рапуш даже погладил его.

— Теперь, Таруно, у тебя есть красавец жеребенок, — обратился ко мне слепой музыкант, и в его тихом, как обычно, голосе я уловил вдруг взволнованные и вместе с тем озорные нотки. — Насиха мне сказала, что он ярко-рыжий, чуть ли не красный, а одна нога у него белая, верно?

— Верно…

Но тут ввязалась в разговор Насиха и с торжеством заявила:

— Вот и надо было верить моей маме, Таруно. Говорила же она тебе, что ты будешь счастлив. Значит, она не соврала…

— Но ведь жеребенок родился на свет не потому, что кто-то погадал на красной нитке, — невольно возразил я. — Белка — его мать. Она-то и родила его. А если бы не было кобылы, то не было бы и жеребенка. Разве не так?.. Еще никто не видал, чтоб жеребята падали прямо с неба. Это тебе не град…

— Неужели даже и теперь ты не веришь маме? Неужели ты не рад? Вон какой у тебя красивый жеребеночек!..

— Конечно, рад, — признался я. — Очень…

Потом, словно высказавшись до конца, мы разом умолкли. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: ведь подлинная радость всегда немногословна. И когда все сказано, все переговорено, тебя обычно охватывает, переполняет, захлестывает несказанно приятное чувство, у которого нет ни имени, ни названия.

После долгого, затянувшегося молчания Рапуш снова заговорил:

— Знаешь, Таруно, твоего жеребенка нужно как-нибудь назвать, придумать ему имя. И чтоб оно было красивое… Всем жеребятам, даже совсем маленьким, сразу дают имя.

Предложение Рапуша пришлось мне по душе. Жеребенка и в самом деле нужно было как-то окрестить.