Альберт Лиханов - Возьмите меня с собою. Рассказы

У него тогда ещё и в мыслях не было — под корову садиться, — а она уж вела разговор такой, будто он каждый день только то и делает, что на дойку бегает. Сама же, выходит, и натолкнула его на мысль.

Серёжка сначала не решался попросить у неё подойник. А натаскал в кормушки травы, сменил у коров подстилку, и вроде бы делать стало нечего. А бабушке ещё оставалось доить пять коров.

— Бабушка, давай помогу, — предложил неуверенно.

А она как должное приняла, не заметила даже его растерянности.

— Ты, Серёжа, под Ульку-то не садись: Улька тугомолокая, не продоишь её… А вот Красотка у меня хороша… У этой к вымени не успеваешь притрагиваться, молоко само струйкой бежит.

Бабушка подставила к боку коровы скамейку, подала Серёжке ведро:

— Ну, садись.

Ведро было широкое, меж колен умещалось с трудом. С ним, с пустым-то, мука сидеть, а полное не удержать ни за что. Верхний срез подойника доставал Серёжке до подбородка — и вымени из-за ведра не видать, хоть на ощупь работай.

— Ну, доярочка-то у нас какая! — засмеялись во дворе женщины.

И Серёжка сник: узнают теперь ребята, не дадут и проходу.

— Нет, бабушка, я не буду, — встал он со скамейки.

— А чего такое? — не поняла она.

Доярки сначала смолкли, а потом навалились на Серёжку:

— Ага, тяжёлым наш хлеб показался? То-то… Вы, мужики, всегда так: что потяжелее — бабам. А сами — за баранку, там знай крути, а машина и без вас дело сделает.

— Да что вы, бабы, на него напустились? — заступилась за внука бабушка. — Он у меня от тяжёлого никогда не бегал. Если хотите знать, так он и дома доит корову. И ещё побойчей меня у него выходит.

Тут бабушка не привирала. Дома Серёжка если не каждый вечер, то через день — это уж точно — замещал бабушку во дворе; ей надо то квашонку замешивать, то полы мыть, а Серёжка всегда свободный. Да ведь дома, кроме бабушки, его под коровой никто и не видел, а на ферме он сразу попал на глаза всей деревне — хоть сквозь землю теперь проваливайся.

— Побойчей, говоришь? Ну, дак, а в чём дело тогда? — спросили доярки.

— Ведро велико-о, — стал оправдываться Серёжка.

— Ну, это не беда… А мы уж думали, спасовал…

Серёжка покосился на бабушку: и она заодно с женщинами посмеивалась.

— Ой, Серёжа, — сказала она, лукаво прищурившись, — про ведёрко я и забыла совсем… Из ума ну-ка выпало… Есть ведь у меня маленькое…

Она побежала в молокомерную и притащила оттуда светлый подойник — на пять литров всего: хорошую корову начнёшь доить, так прерываться придётся. С таким не под корову — под козлуху впору садиться. Но для Серёжки это ведёрко знакомо давно. Он ведь дома с ним и ходит во двор.

— Бабушка-а, да это же…

Она не дала договорить, перебила:

— А это я под бруснику, Серёжа, брала. Думала, в березнячок зайдём на обратном пути… Да темно уж будет.

Серёжка снова сел под Красотку.

А доярки ждали, не уходили. И советы ещё подавали со всех сторон:

— Серёжа, ты руки-то в молочке обмочи, легче будет доить…

— Серёжа, ты кулачками дой, кулачками…

Бабушка же, как курица-наседка, его защищала:

— Да будет вам! Али не слышите, что подойник уже звенит? Советчики выискались… Своих учите!

Серёжка быстро назвинькал ведро, а у бабушки уж приготовлен и молокомер — слил да снова уселся.

— Бабы, вы только не рассказывайте никому, — будто прочитав Серёжкины мысли, попросила бабушка женщин.

Ну, а у женщин тёплая водичка разве во рту удержится? На другой же день и растрезвонили по деревне: Серёжка Дресвянин, как заправская доярка, с коровами управляется. Конечно, и до ребят дошло. А уж попало им на язык — пропащее дело: не успокоятся, пока тебя не изведут вконец. На улице встретят — «Доярка!»; в школе не потрафил кому-то — «Доярочка!» Одним словом, «Баба!».

Так Серёжка, чтобы быстрее отстали, в открытую стал на ферму ходить. Подойник на руку — и пошёл. Ни дня не пропустил, ни зимой, ни летом. Мать семь коров подоит за вечер, и он семь. Не отставал от неё ни на шаг.

— Ну, Серёжа, уж не дояркой ли будешь? — улыбалась она.

А бабушка поправляла:

— Пошто дояркой? Он и на зоотехника выучится. Ну-ко, такие хорошие отметки носит. Всё «пять» да «пять»… Он им, дразнилыцикам, ещё нос утрёт.

Тишку-переполошника, не такого уж и прицепливого дразнильщика, бабушка однажды сцапала за ухо:

— Вот я тебе «доярочку»-то сейчас покажу…

Тишка заверещал, как баран недорезанный, и вывернулся, сбежал.

А у бабушки с тех пор занозой засело в мозгу: он, Тишка, — главный дразнильщик. А какой он главный? Так, подпевала, не больше. Дак подпевала-то неопытный: другие и больше орут, да не попадаются, а он только рот откроет — и влип.