Анатолий Митяев - Тысяча четыреста восемнадцать дней [Рассказы о битвах и героях Великой Отечественной войны]

Речь идет о взводе противохимической защиты, в котором осталось с десяток бойцов. Вместе со своим командиром они скрываются в кустарнике, спеша наперерез врагу.

Четверть часа спустя новая атака. Немцы устремляются к высотке, обозначенной у нас на карте отметкой 113,7.

— Больше резерва нет, — говорит Гусаров. — Здесь со мной только пятнадцать человек из комендантского взвода.

Я связываюсь с командиром 287-го полка, люди которого обороняются южнее, и требую остановить немцев, не дать им выйти в тыл пугачевцам и разницам, занявшим сейчас оборону на Инкерманских высотах.

Не овладев высотой 26 июня, фашисты возобновляют атаки на нее с рассветом следующего дня. Но за ночь мы выдвинули туда роту автоматчиков, собранную из разных подразделений, и десять расчетов бронебойщиков. К утру они успели хорошо окопаться.

Высоту теперь штурмует целый немецкий батальон. Но и он не может ее взять. К полудню в бой на этом участке введено уже до полка вражеской пехоты и двенадцать танков. Бой длится до 4 часов дня. Сожжены восемь танков, перебиты сотни гитлеровцев. И высотка по-прежнему в наших руках.

Потом вдали, над горизонтом, показалась группа бомбардировщиков. Их больше сорока. Идут сюда, и ясно, что их цель — высота 113,7. А от бомб там укрыться негде. Нельзя допускать, чтобы люди гибли бесполезно, и я приказываю Гусарову дать сигнал на отход с высоты. Успеют ли? В основном успели. Бойцы почти без потерь отошли на линию обороны 287-го полка».

Вот так отходят приморцы к городу, уничтожая врага и погибая сами. А города уже нет. Есть груды развалин, разбитые и сожженные кварталы.

У Севастополя было много трудных дней. Труднейший из них — 29 июня. Еще ночью фашисты начали осыпать Корабельную сторону снарядами, с рассветом посыпались бомбы с самолетов. Южный берег, где заняли оборону наши бойцы, окутался облаком гари и пыли. Вдобавок враг поставил в бухте дымовую завесу, под ее прикрытием пошли лодки и катера. Наши разглядели противника, уничтожили семнадцать лодок и катер. На большее сил не хватило. С выбегавшими на берег фашистами дрались врукопашную. Без патронов, отбиваясь штыками, стали отходить к Малахову кургану.

29-го же, тоже затемно, противник начал штурм Сапун-горы — это на направлении вспомогательного удара. Наш последний аэродром на мысе Херсонес разрушен бомбежками и тяжелой артиллерией, наших истребителей теперь вовсе нет, и вражеские самолеты бомбят нашу каждую ожившую огневую точку, бьют из пулеметов в каждого замеченного бойца. И нет у наших снарядов, на исходе патроны. Защитники Сапун-горы умирают героями. К концу дня немцы взяли гору. Уцелевшие бойцы морской пехоты теперь пытаются хоть сколько-то задержать врага на горе, не дать ему спуститься с северного склона к городу. Командир 7-й бригады морской пехоты генерал Е. И. Жидилов вспоминал:

«Отбиваем атаку за атакой. Все сознают — это последний рубеж. Но нас лишь горстка, а к концу дня в строю буквально единицы. И фашисты лезут на гору.

К бригадному наблюдательному пункту у обрыва приближается цепь немецких автоматчиков. Мы с комиссаром Ищенко на НП уже только вдвоем… Отстреливаясь, отходим — ничего другого не остается. Место открытое, и на нас с ревом пикируют „юнкерсы“, строча из пулеметов. Как ни странно, но это нас и спасает: автоматчики не решаются к нам приблизиться, боятся своих самолетов. И мы, перебегая от воронки к воронке, в конце концов отрываемся от врага.

Выходим к нашей артиллерийской позиции в Хомутовой балке. Тут стояли четыре 76-миллиметровых орудия, уцелело лишь одно. У единственной пушки возится матрос. Бескозырка на затылке, ворот фланелевки разорван, под нею видна выцветшая от пота тельняшка. Не обращая на нас внимания, артиллерист, сжав челюсти, продолжает свое дело. Он и заряжает пушку, и наводит, и стреляет. Орудие ведет огонь по Сапун-горе.

— Где остальные?

— Все здесь, никто не ушел! — отвечает матрос, не скрывая обиды, и обводит рукой вокруг: — Вот они!..

Мне становится стыдно за вопрос, заданный слишком поспешно. Артиллеристы тут — мертвые…

Не сказав друг другу ни слова, мы с Ищенко становимся рядом с краснофлотцем к орудию. Собрали последние семнадцать снарядов и бьем по Сапун-горе.

Зарядив пушку последним, краснофлотец зачерпнул бескозыркой песку и высыпал в дуло. Раздался выстрел, пушка невредима. Артиллерист хватает противотанковую гранату.

— Посторонись! — кричит он нам.

Когда развеялись дым и пыль, мы увидели пушку искалеченной. И мы ушли — делать тут больше было нечего».