Иван Коданев - Пойте, птицы, пойте!

Старик не спеша — побаливали старые косточки — поднялся.

— Сорок и ворон тут, пожалуй, многовато, а вот косачей… — засмеялся я.

Но старик, не дослушав, уже выбрался на крыльцо. Делать нечего, пошел и я следом.

Мы прошли изгородь, свернули в лес. На краю поляны я увидел шалаш. Он был умело замаскирован среди густых елок. Дед Михаил шепотом предупредил меня, чтобы я поменьше разговаривал, и приник в уголке поудобней. Сидели долго.

Измаявшись за ночь, я не заметил, как уснул. Во сне я, наверно, всхрапнул — старик сердито толкнул меня. Открыв глаза, я увидел, что светает. Дед Михаил стоял на коленях, весь обратившись в слух. Лицо его сияло. «Ворон, что ли, считаешь?» — хотел было я пошутить, но старик, сверкнув глазами, приложил палец к губам. И в тот же миг раздалось знакомое: «Ур-ур-урр!..»

«Косачи?!» — ёкнуло у меня сердце. Я выглянул в просвет между ветками и чуть не вскрикнул: шагах в двадцати от шалаша бегали красивые черные птицы. Распластав крылья, они пушили хвосты, урчали, налетали друг на друга.

«Чуфыш! Чуфыш!..» — рвалось и дрожало в тихом предутреннем воздухе.

Лицо деда Михаила отражало бесконечную радость. Бесцветные старческие глаза ярко горели, щурились от восторга. Ружье лежало в сторонке, и дед Михаил не обращал на него никакого внимания.

Совсем близко от нас пробежал старый косач. За ним — другой. Я поднял ружье, но старик сердито остановил меня:

— Погоди! Полюбуйся!.. Послушай только!

«Чего это он?» — недовольно подумал я.

Неловко пошевелившись, я треснул веткой. Косачи враз смолкли. Старик сердито покачал седой головой.

Я вздохнул и опустил ружье. И правда рука не поднималась губить такую красоту!..

Долго, разминая в руках папироски и не решаясь закурить, сидели мы в шалаше и слушали страстный зов любви, вечную ее песню.

Когда поднялось солнце и последние из самых рьяных косачей покинули поляну, мы выбрались из укрытия и по черной, благоухающей под вешним солнцем земле тронулись в обратный путь.

В тайге я знаю одну лесную речушку. Называют ее Юромкой. По весне она разливается в низинках и овражках, а летом пересыхает так, что ее в любом месте можно перейти вброд.

Когда едешь автобусом «Княжпогост — Сыктывкар», то у деревни Щукино видишь берега Юромки. Скользнув под шоссе, она сворачивает к Вычегде. По берегам Юромки лес почти вырублен. Но встречаются еще красивые боры. Весной и летом там тихо, не слышно людских голосов, собачьего лая, охотничьих выстрелов. Лишь изредка выкатится на дорогу лесовоз и потащится в сторону Вычегды, оставляя за собой белое облако пыли.

С Юромкой меня связывает одна любопытная история.

Осенью я приехал туда с товарищем поохотиться на зайцев. У него была собака, хорошо натасканная гончая, Манька. Вылезли из машины, зарядили ружья, а поджарая Манька уже заметалась на поводке, стала обнюхивать землю и повизгивать. Едва приятель спустил ее, она кинулась к деревьям и исчезла из виду. Вскоре подала голос.

— Во! Видал? — воскликнул приятель. — Зайца подняла!

Он очень гордился своей собакой.

Мы вышли на просеку, выбрали место за деревьями. Заливистый лай Маньки слышался то с одного края, то с другого. Час мы, наверное, простояли, но так никого и не увидели. А вскоре смолкла и Манька. Но вот послышался шум и треск, и из черемуховых зарослей вынырнула наша собака. Подбежав к хозяину, она легла, тяжело дыша и высунув язык. Измучилась, бедная! Отдохнув, Манька снова скрылась в лесу.

И тут я увидел зайца! Он вылетел из-за кустов, замер, прислушиваясь чутко, мелко и нервно нюхая воздух, затем вдруг кинулся вниз, к песчаному берегу, и прыгнул в речку. Я так этому удивился, что опустил ружье.

Когда я прибежал на берег, зайца уже не было видно. «Неужели утонул?» Я походил возле того места, где косой сиганул в воду, но никаких следов не обнаружил. Да, охота, видно, сорвалась, и Манька в лесу отчего-то молчала.

«Рябчика, что ли, поманить? — подумал я. — Тут они водятся». Я встал за толстую сосну и начал посвистывать. Но как я ни подманивал, рябчик не прилетал. Я решил перебраться за Юромку и походить по тамошним местам. И тут я задумался. Сапоги на мне были обыкновенные, резиновые, а не охотничьи — с длинными голенищами, и, не зачерпнув в них воды, я вряд ли перешел бы речку.

Я отыскал на берегу несколько жердин и соорудил нечто вроде мостика. Когда стал осторожно перебираться по ним на ту сторону, вдруг увидел, что возле крупной кочки в густой осоке что-то зашевелилось. «Уж не заяц ли?» — подумал я.