Лидия Либединская - Воробьевы горы

Шушка, предвкушая удовольствие, заерзал на стуле, Луиза Ивановна строго взглянула на него, и он тут же притих.

– За город едем, – между тем наставительно говорил Иван Алексеевич. – Уложите с собой несколько пар носков, не ровен час, ноги промочим – вода-то ведь рядом! Да сапог захватите пары две-три…

Луиза Ивановна посмеивалась про себя, но молчала. Она понимала, что такая предусмотрительность бессмысленна и нелепа. Впрочем, если бы она посмела сказать об ртом, ее замечание вызвало лишь поток колкостей и воркотни. А может, что еще хуже, и прогулка бы не состоялась. А так хотелось хоть на несколько часов вырваться из городской духоты, побродить по низкому травянистому берегу Москвы-реки, возле тихой прохладной воды…

Закатные отблески уже лежали на розовых стенах и башнях Новодевичьего монастыря, когда коляска подъехала к Москве-реке. Шушка первым выскочил из экипажа и кинулся к воде, с завистью глядя, как мальчишки плещутся в мутных волнах, визжа и поднимая ослепительные снопы брызг.

– Голову ему напечет, без шляпы побежал, – ворчливо говорил Иван Алексеевич, идя по берегу рядом с Луизой Ивановной. И снова Луиза Ивановна промолчала; солнце клонилось к закату, лучи его стали бессильными, нежаркими, беспокойство Ивана Алексеевича было излишним.

От реки веяло прохладой и тишиной. Зеленели склоны Воробьевых гор, высился на крутом берегу белый Андреевский монастырь. Птицы летали высоко и бесшумно. Медленно проплыла лодка, мерные всплески весел удалялись, глуше становилась дробь падающих капель – тишина.

И вдруг, разрушая покой гаснущего дня, раздался отчаянный крик:

– Тонет! Тонет!

Прямо навстречу Шушке бежал человек в одной рубашке.

– Помогите!

Шушка взглянул на бежавшего человека и узнал в нем француза-гувернера, который сопровождал чернявого юркого мальчика, труса и ябеду. Все глядели туда, куда указывал француз. На белом песчаном мыске, далеко вдававшемся в реку, сгрудилась небольшая толпа. Люди взволнованно спорили о чем-то, толкали друг друга, но никто не трогался с места. Вдруг с той стороны реки, с Воробьевых гор, быстро сбежал казак и как был, в одежде, кинулся в воду. Через минуту он вынырнул. Казак вышел на берег, держа в руках тщедушного, рябого человечка, – его лысая голова беспомощно болталась.

– Еще отходится, покачать надо… – мрачно сказал казак, раздеваясь и отжимая мокрую одежду.

Гувернер-француз кинулся к спасенному, стал поднимать и опускать ему руки, растирать грудь.

– Три его, три! – раздались из толпы сочувственные возгласы.

– Оживает, гляди-ка, оживает!

И правда, вода хлынула изо рта и ушей утопленника, он помотал – головой и открыл мутные серые глаза.

Иван Алексеевич быстро достал из бумажника деньги и предложил присутствующим последовать его примеру. Казаку стали совать деньги.

Казак смущенно почесал в затылке и сначала отказывался:

– Грешно за этакое дело деньги брать, и труда, почитай, никакого не было его спасать, вон он тощой какой, словно кошка…

Потом подумал, помолчал и добавил простодушно, без ужимок:

– А впрочем, мы люди бедные, просить не просим, ну, а коли дают, отчего не взять. Покорнейше благодарим…

Завязав деньги в мокрый платок, казак хотел направиться на ту сторону Москвы-реки, где он пас лошадей, но Иван Алексеевич окликнул его:

– Скажи-ка мне имя твое, голубчик!

Казак оглянулся и назвал себя. Иван Алексеевич быстро записал карандашом на клочке бумаги, услужливо подсунутой ему французом-гувернером.

– По начальству доложу, пусть наградят за подвиг! – сказал он.

Теперь в доме у Яковлевых только и разговоров было, что о происшествии в Лужниках. Судили-рядили на все лады. – Но вот однажды утром лакей доложил, что какой-то немец, а с ним казак желают видеть Ивана Алексеевича.

– Проси, – сказал Иван Алексеевич, и в глазах его загорелось любопытство.

– Благодарить пришли вашу милость, – зычно сказал казак, входя в комнату. – Произведен в урядники!

– Поздравляю, братец, – ласково ответил Иван Алексеевич. Видя, что казак топчется на месте, не зная, куда девать свое огромное тело, он добавил:. – Можешь идти! – и вопросительно поглядел на его спутника.

– Карл Иванович Зонненберг, – пискливым голосом отрекомендовался маленький человечек, надушенный, в завитом белокуром парике. Держался он игриво, но несколько заискивающе. – Заканчиваю немецкую часть воспитания двух вверенных мне молодых людей и перехожу к одному симбирскому помещику, воспитывать его единственного отпрыска! Пришел поблагодарить за милости, оказанные моему спасителю!