Симон Соловейчик - Книга про тебя

Виктор сполз со спинки, небрежно, лениво развязал узел галстука, сдернул его и сунул в карман.

— Ну? А теперь буду? — насмешливо спросил он меня.

В классе все захохотали, зашумели, закричали. Только мне было не смешно.

Я понял, какую глупость совершил. Ну конечно, Виктор и должен был так поступить. И я бы на его месте поступил так же. Перед всем классом выходило, что с помощью галстука он как-то отличился, чуть ли не выслужился. Чистота галстука была запятнана.

— Будешь! — упрямо и зло крикнул я, потому что отступать было поздно.

Два здоровых парня у окна загоготали еще громче.

И тогда Виктор вновь удивил меня. Он встал, обвел ребят долгим взглядом и негромко, но так, что услышали все, сказал:

— А впрочем, я передумал. Буду.

В классе сразу стало совсем тихо. С парты у окна насмешливо крикнули:

— Давай, Витек, давай!

Но это был последний выкрик.

Когда бы я ни зашел в отряд 6-го «Б», я видел на Викторе его старенький красный галстук со свернутыми в трубочку концами. Потом еще у нескольких ребят появились галстуки, потом их стало больше…

А Витю Леонова через год выбрали председателем совета дружины. У него был твердый и независимый характер. Он никому ничего не прощал: ни ребятам, если они были виноваты, ни мне, старшему вожатому, если я что-нибудь делал не так. Слово Вити было законом для всех.

— Н-ну, я думаю… — не торопясь, чуть растягивая слова, начинал он и всегда говорил самое нужное, самое справедливое.

Когда Витя перешел в 9-й класс, то в школе даже скандал получился, потому что одни хотели выбрать его в комитет комсомола, а другие требовали оставить его в совете дружины — он всюду был нужен.

Прошло много лет. Витя Леонов окончил школу, потом — университет.

Недавно он погиб в экспедиции в горах Кавказа.

Я часто вспоминаю Виктора в тот день, о котором я рассказывал.

О самом дорогом вслух не говорят. Вот почему обиделся на меня тогда Витя Леонов. Неприятно, когда тебя попрекают галстуком, еще более неприятно, когда тебя хвалят за него. Стыдно, если носить галстук принуждают.

Мы повязываем утром пионерский галстук не потому, что кто-то заставляет нас делать это, и не потому, что с галстуком аккуратнее выглядишь. Нет, мы повязываем галстук по своей воле, потому что нет нам без него жизни, потому что он — цвета крови.

А крови рабочих, делу рабочих изменять нельзя. Ни при каких обстоятельствах.

Вот и подходит к концу наше с тобой знакомство. Наверно, ты со мной не раз спорил. Ведь в этой книге речь идет не о жизни вообще, а именно о твоей жизни, и, конечно, ты лучше меня знаешь ее. Напишу строчку и слышу твой голос: «Нет, неправда, со мной было совсем не так». Ну, а если с человеком с утра до вечера споришь и в конце концов находишь общий язык, он обычно становится твоим другом. С друзьями же нет ничего приятнее, как бродить по дорогам и болтать обо всем, что в голову придет. Может, и вправду хватит нам с тобой сидеть в комнате? Вечер славный, холодноватый и чистый, какие бывают в конце сентября в Подмосковье. А может, и в том месте, где ты живешь, такие вечера.

Смотри — три дороги перед нами. Одна — узенькая тропинка — в лес уходит. Другая — разбитая, с глубокой колеей — проселочная. А третья — шоссейка.

По тропинке я люблю бродить один — никто не мешает думать и разглядывать всякие лесные чудеса. По проселку хорошо шагать отрядом — мягко ступать и дорога недлинная, сразу в деревню приведет. А там люди — подтянись, отряд, поправь рюкзаки. Последние — не отставайте!

Ну, а мы с тобой доверимся шоссейке. Пойдем шагать легким шагом по асфальту, да отходить на обочины, если навстречу промчится редкая машина, да гадать, куда это направился «газик» и кто это пронесся на трескучем «ИЖе».

Смотри — синее небо воюет с наступающими сумерками. Не хочет сдаваться! Там, далеко над лесом, густой черно-синей полосой выступает темнота, но тут же переходит в фиолетовое, оранжевое, голубое… А над нами небо бледное и прозрачное, и луна еще белесая, как медуза. Робко поднялась, притаилась — не сразу заметишь. Ждет своего часа, когда она одна будет сиять над лесом и над полем.

Шоссейка нырнула в лес. Теперь на километры пойдут справа и слева высоченные сосны, да ели, да золотые березки, да красно-медные дубки. Выстроились, поднялись, все небо загородили — остался над дорогой узкий голубовато-белый клин. Как будто это и не лес вовсе, и отряды стоят на параде. А может, и вправду — слева отряд, и справа отряд, и только узенькая линеечка разделяет их, и мы, как лилипуты, идем по этой линейке… Переговариваются, перешептываются, ждут команды. Сейчас начнется торжественный смотр… Вот, гляди — затих ветерок и замерли отряды, как будто пронеслось над лесом: «Смирно!»