Александр Самохвалов - Наш город

Идем мы за ним, и мне только одно было удивительно: как этот замечательный человек может итти по такой обыкновенной улице. Да к тому же на самом краю города; еще три — четыре дома — и дальше уже ничего нету: крапива. На него посмотреть, так точно он из Америки или из Лиссабона, а идет мимо самых что ни на есть обыкновенных домишек. Тут и домишки-то были самые бедные; в два окна, а на окнах плесень какая-то разноцветная.

А необыкновенный дяденька все идет.

— Да куды же он в крапиву-то!

И мне так обидно за наш город и за то, что он тут кончается и кончается так скверно — такими что ни на есть гнилыми домишками.

А ему хоть бы что: идет и идет. Нас мальчишек за ним штук двадцать. Посмотрел я на улицу — гляжу, высыпало: где тетка — руки под передником, где вся калитка забита головами. Таращатся. Укулины Федоровны собачонка залаяла было, так та на нее мигом цыкнула:

— Уймись, оголтелая. Я те ужо!

Так улица и застыла, разинув рот. А дяденька шел и точно швырял вокруг себя искры.

Дошел он до самой последней избушки, самой развалившейся, самой черной, Палагеи Пяткиной избушки. Дальше уже крапива.

Все мы так и замерли… Ну, думаем, куда? куда?

А он, как ни в чем не бывало, возьми да и поверни к этой самой Палагеи Пяткиной избушке. И через канаву перемахнул, словно он каждый день ее перепрыгивал.

Бареточка только покривилась тут как-то, и подумалось мне, что как-то неладно покривилась.

Сама Палагея, растрёпища грязнущая, не хуже других пялилась на этого дяденьку. А как видит, канаву перемахнул и на нее прямо идет, — что с ней и сделалось!

Как отлетит назад и давай козу свою вперед толкать, словно спрятаться за нее хочет.

Коза тоже видно по-своему, по-козьи, дивилась на черного дяденьку, а как видит, больно близко чудо-юдо такое, — назад!

И понесло тетку! Мелко-мелко ножками брыкает назад, назад, да как хлоп, посреди двора! Села тетка — и пыль дымом!

Рассказать — так вот длинно выходит, а на самом деле мигнуть стоило.

Оглянулся я кругом, не только мальчишки, а и большие и тетки разные, а сзади Митрий Михайлов и даже дядя Молодя тут.

А главное, смешно ведь. Тетка полетела коза верещит, а никто ни смешка…

Разиня рты все смотрят, что дальше будет.

А черный дяденька в баретках блестящих вошел во двор и вдруг заговорил, да так, как никто не откидал, то есть самым что ни на есть нашинским обыкновенным образом:

— Ну, матка, так ты меня острамила перед всей честной публикой, что я и поздоровкаться с тобой не возможен.

Как сказал, всё вдруг так и затихло, даже коза унялась. Я думал — всё провалится, и только спустя минуту Митрия Михайлова сын растолкал теток, да как бросится к приезжему:

— Э, братцы! Да это Пашка! Пашка, собачий ты сын, ты что же своих-то не узнаешь?!

Все так и ахнули.

Вон оно что. Так это Пашка! Самый что ни на есть наш — из нашего города зимогор Пашка!

Вот какие дела. И в нашем городе бывают штуки необыкновенные.

Только зря, видно, Митрия Михайлова сын руганул его. Пашка узнал всех. Ему только, видать, с маткой прежде хотелось поздоровкаться а уж от маткинова дома в со всеми. Для форсу, что ли?!

Стоит Пашка с Митрия Михайлова сыном, папиросами угощаются.

— Мы, — говорит, — брат, теперича в императорских по балетной части в актерах.

Ой-ой-ой! Вот так сказал!

Мне так как-то жутко стало даже! Вот дела какие. И подумалось мне, что непременно где-нибудь в журнале Пашкин портрет напечатан, и подписано наверно: «…в императорских…» и все что там нужно. Вот, думаю, когда настоящее-то время в нашем городе наступило.

У нас дома не больно рады были Пашкиному приезду — большие-то. А дядя Молодя (по-настоящему Володя, да так у нас никто его не называл) так он сказал, что дескать он — Пашка-то — простой: с ним постой — и карман будет пустой.

Да что они понимают! У них все не так. Сделаешь что-нибудь, — думаешь хорошо, а они — ругать.

Нашел я намедни в кладовке зеленую краску и разукрасил калитку вавилонами — она у нас совсем некрашеная была. Так красиво вышло! Так красиво! Уж я знал, как раскрасить! А тетка пришла домой. Сначала мимо прошла: из-за раскрашеной-то калитки и дома не признала. Как пришла, как взъерепенилась и так меня выпорола, так выпорола! Оказывается, краску-то она для скамеечек под цветы припасла. А что эти скамеечки красить? их и не видно из-за теткиных цветов!

Вот из-за таких случаев я в ихние разсуждения не вслушивался и, как только отобедали, так я и улизнул на улицу — а там уже ребята толпятся, и Пашка по середине цилиндром блестит и бареточками зайчиков пускает. Во фартовый!