Александр Самохвалов - Наш город

Вот дурак! До смеху ли тут!

А он:

— Санька! Иди: чего скажу!

Что скажет? Дурак! Он всегда такой отчаянный. Ему все наплевать.

А он меня в малинник тянет.

— Утекли! — говорит и подмигивает на баню.

Не понимаю ничего.

— Что утекло?

— Утекли через пол!

Почему-то вода мне мыльная представилась, что через пол утекает из бани. Ничего понять не могу.

— Дурак, утекли! Не словили их головотяпы-то. Через пол!

Опять в меня нахлынуло, опять жилка пошла рваться.

— Говори — что!

— Ну, удрали, дурак непонятный! Как стали отраву лить, — сволочи, чего выдумали! — зарычало у меня… Я — как собака: вот, вот рванусь зубами… Делать надо скорей… А чего делать — не разберу. Рычит у меня. Ни чорта не разберу… Я — в котел. На брюхе лежу, зубы в солому… Понимаешь?.. Тут и сообразилось мне, что удрать из бани можно: через пол в закоулочек, где бревно-то прогнивши… Не понимаешь? Пойдем, покажу! За кучей за нашей, за гороховой… Окошек с той стороны нет, и не палят туда головотяпы-то. Побегу, думаю, скажу им — Андрею с Иосей. Была не была. Только высунулся — башка-то еще под котлом, — вдруг голос шопотный:

„— Стой! Тут есть кто — то!“

Смотрю они это — Андрей с Иосей. Вот здорово: удрали, значит!

„— Я это, я!“

Чуть не ору от радости.

„— Я — шепчу. — я, что колбасу вам покупал!

„— Ты как тут?

"— Из котла, говорю. У нас котел. Мы тоже в котле живем.

"— Во, молодцы — ребята!"

А тут палить начали головотяпы-то. Ввох! Обрадовались — на пустую-то баню набросились. Дуют, дуют, — как война!

Дуй, думаю, дуй, сволочь паршивая, дуй, много надуешь.

"— Вы, говорю, дяденьки, рекой утекайте. Мелкая она. Пупа не выше. Как перейдете на тот берег — сразу далеко будете. Не словить вас головотяпам-то".

Во как, понимаешь? Малинником через Серегин огород в поленницы выбрались — и поминай как звали. Рекой… Вернулся я. А эти как угорелые. Как черти поганые. В шинелях-то. Что ведьмы мечутся.

"— Оцепляй, оцепляй ?"

Оцепляй, думаю, оцепляй, выцепишь фигу с маслом!

— Во!

И пропал Ленька.

И явственно, явственно лес мне представился. Опадает золотом. А там Андрей с Иосей, шуршат листьями, шагают. Андрей большой, светлый, сильный, руки у него теплые. А Иося маленький, чернявый, горбоносенький. В брюках он.

Не дорогой идут. Нельзя нм дорогой. Устанет Иося, подсобит ему Андрей, как тогда у бани. Может, и на руках понесет.

В карманах у них штуки эти электрические и револьверы… И нельзя им оттого на людях быть. Тайно им быть надо!..

Защемило у меня под курткой. К ним бы, вот бы к ним! Далеко они теперь…

Ушли Андрей с Иосей.

И опять в нашем городе тихо стало и обыкновенно.

Пашка, как и прежде, до всего этого, зимогором был, — так и теперь остался. Сидит где-нибудь на тумбе у самой дороги, босой и простоволосый. Потому что бареточки-то евоные балетные еще раньше цилиндра кончились. Зато он все время почесывает одной ногой об другую и ко всякому, кто мимо проходит, пристает с разговорами.

Разговоры все у него насчет курева.

Если идет дяденька какой и не курит, Пашка завсегда его спросит:

— Эй, папаша, там, или брательник, покурить нет ли?

Бывало, что и покурят с ним. А если идет с папиросой кто, Пашка сейчас же смотрит: какая папироса?

Если недавно закурена, у Пашки тогда одно слово:

— Дай затянуться.

А ежели уж кончается, тогда:

— Эй, оставь покурить!

Пашка уж знает, что цельную папиросу никто ему не даст.

Тетка Панафида наверно и сейчас не помнит, когда она именинница. А в аптеке новые стекла вставили — только уж не цельные, а в переплет. И шаров разноцветных нету больше. Правда, потом на одном окне поставили бутылку большую. Голубую.

А студентов только зимой выпустили.

Зараньше узналось, что выпустят. Много народу встречать пошло. И я был.

Все про ту студентку, — в штанах которая. — думал: "Неужели опять я ее увижу".

Увидел. Бледненькая какая! Глаза голубые. Улыбнулась так — и радостно, и точно больная она. Плохо, наверно, ей в остроге-то было.

В шубке она была уж — не в штанах. Не такая.

А все-таки я первую ее и узнал и увидел, как вышли.

Вот какие дела у нас в городе были.

Теперь прошло все.

Кончилось. — Тихо.

Обыкновенно.

А только я уж знаю теперь, что делать надо.

Хоть и маленький наш город, хоть, может, и всем на него наплевать, а только были в нем дела такие, которые для всего света значат.