Владислав Шаповалов - Старый букварь

— А просто: положил между страниц зёрна ячменя, осёл и искал еду. Конечно, натренировал его заранее страницы перелистывать языком и носом. Вот люди издали и думали, что осёл читает. А как ячменя на последней странице вдруг не оказалось, осёл посмотрел на хозяина в недоумении и заревел.

Весело трещит в печи жаркое пламя. От берёзовых дров чёрный дымок вьётся из трубы, затерянной среди дремучих лесов и болот, и никому в голову не придёт, что там, в избе деда Матвея, в самой большой комнате-светлице, дружно учатся по листам старого букваря дети.

За окном лютует стужа. Надрывно скрипят голые ветви деревьев, сухо шаркают по бревенчатым стенам колючие на морозе снежинки. Воет в трубе ветер. Иногда он подёргает наружную дверь. Дети насторожатся. И, успокоясь, продолжают своё дело. Тепло, укромно в старой, на зиму до окон обложенной мохом избе деда Матвея.

Часто дед Матвей дома не ночевал. Явится из лесу — управится: берёзовых дров наколет, печку истопит, принесёт из колодца воды. И как только начнёт смеркаться, опять в лес подаётся верхом на Короле. Через день-другой снова объявится. Приедет, обязательно что-нибудь привезёт: то мелу, то бумаги, а то и флакончик фиолетовых чернил. Казалось, он и уезжал только затем, чтобы школе что-нибудь раздобыть.

Войдёт во время урока, поставит в угол мешок с гостинцами — смотрите, мол, да не отвлекайтесь. А сам примется за свои дела. Занесёт вязанку дров, свалит у печи. Подбросит в розовую пасть несколько белых, из берёзы, поленцев.

Но ребятам не до уроков. Какие там занятия, если мешок с чем-то в углу стоит и всё время по горнице валенки топочут. А дед не спешит показывать, что принёс. Сядет у печи на маленькую скамеечку, руки вытянет к теплу, вроде греет их, вроде пламя слушает, смотрит вроде на огонь, а на самом деле весь его интерес в классе. Очень уж хотелось ему знать, как учатся его «студенты» и сколько преуспели в науках.

— Ма-ма, — старательно тянет Танюша Голубева, поддерживая пальцем строку, чтобы не ускользнула. И того не думает, что мамы у неё-то нет.

— Ра-ма, — ведёт следом за ней свой ноготок Федюшка Плотников.

Дед Матвей, глянув на девочку, вздыхает незаметно. Подбросит в печь дровишек, снова смотрит на ребят. Так, словно бы это он сам им науку даёт. Очень уж доволен тем, что дети учатся по его букварю, что его изба школой стала, что дело у него на старости такое объявилось. Куда бы им без него, а ему — без них? Жизнь была бы пустой и неполной. А так — забота, весь в радостном волнении: как они там да что? Не нужно ли чего? И как подумает о том, что его старая, заброшенная изба ожила, что ребячьи года не пропадают зазря, — сердце зайдётся в груди приятной болью, и на глаза добрая слеза навернётся.

Тронет согнутым пальцем щёку на всякий случай, отвернёт бороду. Печкой своей займётся. Для вида, конечно.

Отойдёт немного, за гостинцы принимается. Вытащит из угла свой мешок, вытряхнет на стол подарки — то-то радости для ребят! Смотрят они на гостинцы — насмотреться не могут. А больше всего бумагой дивятся.

Никогда дети не видели такой бумаги! Федя поднял листок на свет, а на ней какие-то непонятные знаки выявились.

То были водяные знаки свастик и орлов, идущих по листу друг за дружкой. Цепью за цепью идущих…

Федя глянул на деда Матвея в недоумении — тот возится себе у печи как ни в чём не бывало. Спокойный. Как будто и вовсе нет тех знаков, цепью, одна за другой идущих. Варит картошку в мундирах. И как только приятный дух качнёт расходиться по классу, принимается готовить трапезу, потому что настал перерыв. Звонка в дедовой школе не было, картошка его заменяла.

Старик берёт с плиты эмалированное ведро, идёт на улицу сцедить воду. Сцедит кипяток прямо в снег, вернётся назад. Поставит картошку ещё раз на огонь, чтобы она, случаем, не застекленела. И, подсушив её как следует, со всеми почестями переносит ведро на стол, свободный к тому времени от ученических тетрадей и чернил. Теперь уж всему голова он, дед Матвей, Надежда Фёдоровна только сидит да слушает скромненько рядом с детьми, смотрит, как он колдует.

Ребята тоже слюнки глотают. Ерзают на скамейке. Следят за каждым его движением. А он нарочито медлит. Для важности, конечно. Чинно достаёт из кухонного стола краюху чёрного хлеба, из деревянной солонки берёт непослушными пальцами щепотку соли. Рассыпает её четырьмя кучками на столе — две посредине и две по краям. Для каждого класса в отдельности.