Н Огнев - Исход Никпетожа

— Казанская,—ввернул Ванька.

— Опять недопустимая насмешка, — продолжал Корсунцев, — но меня этим не собьете, дорогие товарищи. Так вот, ясно: алиментов платить он не может, и тогда о чем же разговор? Коммунистическая мораль говорит совершенно ясно, что дело касается только двоих.

— Кончил? — спросил Ванька.

— Пока кончил.

— Только двоих?

— Только двоих.

— Ну, а если дело касается, скажем, пятерых? — спросил, упершись в бока, Ванька.

— Каких еще пятерых? — заорал Бык.

— Считать по пальцам умеешь? — сказал Ванька и стал по очереди загибать пальцы. — Ты — первый, охотно отдаю тебе пальму первенства, Соня, которая сейчас была здесь, — вторая, Сонин ребенок — третий, а про Алексееву и Клюгину забыл? — вот и все пять пальцев налицо.

Корсунцев смутился, но не надолго, — и говорит:

— Как бы то ни было, я все-таки этого вмешательства не понимаю. Если нарушены советские законы, то нужно обращаться в суд. А такое вмешательство может только вызвать напряженные отношения между товарищами, которые приведут к тяжелой атмосфере в общежитии.

— Вот что, друг ситный, — сказал Ванька, — ты и не замечаешь, как сам себя бьешь. Ты, значит, против вмешательства в чужие дела?

— Категорически против.

— Тогда зачем же ты сам-то вмешиваешься? Пришел неведомо откуда, влез в разговор, взял на себя роль правозаступника — что это, скажешь, — не вмешательство?

— Трогай-ка отсюда подобру поздорову, — сказал вдруг Партизан, кладя Корсунцеву руку на плечо. — Мы и без тебя управимся.

Корсунцев хотел что-то ответить, но, осмотревшись кругом, понял, должно быть, что сочувствие не на его стороне, схватил свою шапку и пальто и быстро вышел из комнаты.

— Один отступил, — сказал смеясь Ванька. — А с тобой, приятель, мы быстро управимся.

Бык опустил глаза, покраснел и развел руками.

— Тебе одному против нас не отвертеться,—продолжал Ванька. — У тебя язык не к тому месту привешен. Что вы скажете, товарищи,—обратился Ванька ко всем остальным,—на такое мое предложение? Этот тип должен дать нам здесь слово, что, во-первых, живя в общежитии, он ни на какие авантюрные романы больше не пойдет, во-вторых, своей жене, от которой у него ребенок, будет выплачивать пятерку в месяц из стипендии. Больше с него взять нечего. А оставаться в общежитии он может только под этими двумя условиями. Ежели не согласен — пусть выкатывается вон. В противном случае мы примем меры. Согласны, товарищи?

Все согласились.

— Приходится дать слово, — сказал угрюмо Бык, оделся и ушел.

— Только позорит звание вузовца, — сказал Ванька. — Вот оно где, мещанство-то.

— Почему мещанство? — спросил я.

— А как же это еще назвать? Мещанство получается тогда, когда количество переходит в качество. Это — остановка внутреннего роста. Бицепсы у него растут, а умственный горизонт не расширяется.

Когда живешь, как я сейчас, то-есть без квартиры и безо всякого пристанища и только и зетишь с утра у кого бы занять на обед, — то о чем-либо дельном как-то и не думается. А между тем кругом происходят разные вещи, над которыми стоило бы задуматься.

У меня становится все больше и больше знакомых, и с каждым из них что-нибудь случается — иногда такие штуки, что ни в какой книге не прочтешь. Но только, так как я думаю, что главное во всяком деле — принципиальность, то понятно далеко не каждый случай меня интересует.

Сейчас много говорят и спорят насчет романтики. Романтика — это такая штука, главным образом в литературе, когда человек как бы отрывается от земли, совершенно, в доску, забывает о том, что происходит кругом и живет только тем, что кажется ему в его мыслях героическим и возвышенным. Некоторые говорят, что есть какая-то романтика, в буднях и в повседневной жизни, но мне пока это непонятно. Вероятно, это надо понимать так, что можно найти какую-то красоту и геройство во всем, что окружает, а не только в том, что думать про геройство и разные подвиги. Но окружает-то меня обстановка, которую никак нельзя назвать красивой, а скорей скучной и очень тяжелой. Например, по бульварам ночевать — что тут красивого? Или торчать с утра до вечера в читалке, нарочно заставляя себя запоминать и заучивать, так что к вечеру делаешься словно деревянный — тоже красоты мало. Или на лекциях, хотя некоторые бывают очень интересные. Ну, а в семинарах большинство ребят и девушек мямлит.

Много говорят теперь про одного известного поэта, который пьянствует и скандальничает. Я его стихи читал. Мне они не нравятся. Он пишет все больше про себя, словно на свете ничего другого нет. Почему он, например, не пишет про Волховстрой? У него денег масса, и он их прокучивает; а между тем мог бы поехать на Волховстрой и найти там вдохновенье для хорошего произведения. Это я так умом рассуждаю, потому что, наверное, в Волховстрое есть эта самая романтика будней.