Фрида Вигдорова - Двенадцать отважных

И вдруг они услышали выстрелы. Короткая очередь из автомата сказала скороговоркой «та-та-та-та» и замолчала.

Стреляют! В кого стреляют? Может, в Толю?

…А с Толей произошло вот что. Он лег, чтоб успокоить мать — она сердилась, когда он отлучался к ночи, — а сам незаметно заснул. И проспал. Потом он пробирался по темным улицам и думал, что ему непременно влетит от ребят.

Пахло землей, травами, отцветающими садами. У сельсовета горьковато пахло гарью: войдя в село, фашисты сожгли соседнюю с сельсоветом хату — в ней засели, отстреливаясь, несколько бойцов.

Вот школа. Хата Погребняков, и снова запахи трав, росы, сена. И вдруг Толя отчетливо почуял тонкий и сладкий дымок немецкой сигареты. Он плыл поверх запахов трав и росы.

Враги поблизости! Толя весь съежился, шмыгнул в заросли бурьяна у невысокого тына и замер, затаив дыхание.

Мимо шли двое — должно быть, патруль — и разговаривали. Толя не понимал ни одного слова, но ему показалось, что немцы ссорились. Голоса приближались и звуки шагов — тоже. Уверенно, четко фашисты вбивали сапоги в дорожную пыль: раз-два, раз-два.

Сердце у Толи заколотилось, и он вплотную прижался спиной к шершавым кольям тына, стараясь вжаться в них, вмазаться. Немцы были уже совсем близко. И вдруг позади Толи что-то зашуршало, захлопало, и он, забыв обо всем, отскочил от тына.

— Вер да? — крикнул один из патрулей.

И неожиданно Толя его понял. «Вер да?» значило: «Кто там?»

— Хальт, — сказал, словно бросил камень.

Ну, это уж было совсем понятно: стой! Толя подобрался и одним прыжком, словно кошка, перемахнул через тын. Он упал на какие-то прутья, промял их, что-то затрещало, и под ним закудахтала курица. Толя услышал как-то все сразу: как затрещали прутья, как заголосила курица, как враги дали короткую очередь из автомата и как весело и вовсе нестрашно просвистели одна за другой несколько пуль. Курица шарахнулась в сторону, и все затихло.

Они больше не стреляли и, все так же каркая, уходили вдоль по улице, даже не посмотрев, куда стреляли. И вдруг Толя сообразил: ведь это в него стреляли! А он не испугался! Или попросту не успел?

Он перелез через тын. Все еще было совсем не страшно. Он дошел до Васиной хаты и твердо постучал, как было условлено: три точки, тире. Ему отворил Вася. Кругом, в тусклом свете каганца, столпились остальные.

— Где ты пропадал? Что с тобой было?

— Ничего особенного. Просто в меня стреляли, — ответил Толя.

Вася встал и сказал:

— Пора.

И все поняли, что значит: пора.

Каждый из ребят вынул из-за пазухи или из кармана красный галстук. Каждый завязал его на шее, только одной Лене, самой младшей, галстук завязал командир. Лена стояла прямо и смотрела на Васю во все глаза.

Потом в глубокой, ничем не нарушаемой тишине ребята выстроились и приготовились повторять за Васей слова клятвы…

Володя Лагер никогда не мог думать о чем-нибудь одном. Он всегда думал сразу о многом. Вот и сейчас, стоя в строю, затаив дыхание и думая о клятве, слова которой он сейчас произнесет, он в то же время мысленно видел и другое. Почему-то представились ему новенькие блестящие калоши. Этими калошами они играли в футбол в классе в тот самый день — три года назад, — когда их должны были принимать в пионеры. Володя уже давно выучил назубок Торжественное обещание, явился в школу заранее и в ожидании сбора, найдя в углу новенькие калоши Оли Цыганковой (она получила их в подарок и очень ими гордилась), нацепил их на кончик пальцев ног и подбросил в воздух — сначала одну, потом другую. Одна упала на парту, другая на шкаф с глобусом. Мальчишки бросились к ним и… закипел футбол в два мяча. А Надя Гордиенко сказала: «И как вам не стыдно? В такой день!» И он, Володя, ответил: «А что такого? Все вступают в пионеры и ничего особенного!»

А потом, когда Надя читала обещание срывающимся голосом, бледная от волнения, он не удержался и дернул ее сзади за косу.

Когда пришла Володина очередь давать обещание, он набрал воздуху в легкие и забарабанил. Он решил сказать все обещание единым духом. Но тетя Поля, нянечка, стоявшая неподалеку, неодобрительно посмотрела на него и сказала: «Затарантил!» И, правда, он тарантил, а не давал обещание. Разве он думал тогда о смысле слов: «Я, юный пионер, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…»

Лицо товарищей… Вот они стоят, его товарищи. Лица бледные, строгие. От маленького дрожащего огонька по этим лицам бегут тени, и они кажутся от этого еще строже, еще торжественнее.