— Мне это трудно было запомнить, поэтому я записал себе здесь, — сказал он. — Джон Артур Молинё Эрроль, граф Доринкур. Вот как его зовут, и он живет в замке — в двух или трех замках, кажется. И мой папа, который умер, был его младший сын, и я не был бы лордом или графом, если бы папа мой не умер; и мой папа не был бы графом, если бы не умерли оба его брата. Но они все умерли, и других мальчиков не осталось — один я, и потому мне нужно быть лордом; и дедушка послал за мной, чтобы привезти меня в Англию.
Волнение м-ра Хоббса все увеличивалось. Он продолжал вытирать себе лоб и лысину и тяжело дышал. Он начинал постигать, что случилось нечто очень замечательное; но когда он посмотрел на маленького мальчика, сидевшего на ящике с сухарями и напряженно глядевшего на него своим детски-невинным взглядом, когда он увидал, что мальчик нисколько не изменился, продолжая оставаться таким же, каким был вчера — все тем же красивым, веселым, бойким ребенком и в том же самом костюме с красною ленточкою вокруг шеи — он никак не мог справиться с этим поразительным известием о возведении своего маленького друга в дворянское достоинство. Он недоумевал тем более, что Кедрик рассказывал все это с такою искреннею простотой, очевидно, сам не сознавая всей невероятности сообщаемого.
— Как, сказал ты, твое имя? — переспросил Хоббс.
— Кедрик Эрроль, лорд Фонтлерой, — отвечал мальчик. — Так назвал меня мистер Хавишам. Он сказал, когда я вошел в комнату: «Так вот он, маленький лорд Фонтлерой!»
— Тьфу ты пропасть! — воскликнул м-р Хоббс.
Он всегда употреблял это восклицание, когда был очень удивлен или взволнован. Так и в эту затруднительную минуту ему не пришло в голову более подходящего выражения.
Кедрик не нашел ничего оскорбительного в этой фразе. Его уважение и любовь к м-ру Хоббсу были так велики, что он почтительно относился ко всякому его замечанию. Он еще мало видел общества, а потому и не понимал, что порою м-р Хоббс был не совсем удобный собеседник. Он понимал, конечно, разницу между ним и своей матерью, но мама была дама, а в его понятиях дамы всегда отличались от мужчин.
Он продолжал пристально глядеть на м-ра Хоббса.
— Англия ведь далеко отсюда? — спросил он.
— По ту сторону Атлантического океана, — ответил м-р Хоббс.
— Вот это всего хуже, — сказал Кедрик. — Может быть, я вас теперь долго не увижу. Мне не хочется об этом думать, м-р Хоббс.
— И самым лучшим друзьям приходится расставаться, — проговорил м-р Хоббс.
— Так, — отозвался Кедрик, — а ведь мы много лет были друзьями, не правда ли?
— Да, как раз с тех пор, как ты родился, — отвечал м-р Хоббс. — Тебе было не больше шести недель, когда в первый раз тебя вынесли на улицу.
— А, — произнес Кедрик, со вздохом, — я совсем не думал тогда, что буду графом!
— А как ты думаешь, — спросил м-р Хоббс, — нельзя ли как-нибудь избавиться от этого?
— Ох, нет, не думаю! — отвечал Кедрик. — Мама говорит, что это было бы и папино желание. Но если уж мне быть графом, то я могу сделать одно: постараться быть хорошим графом. Я не желаю быть тираном. И если когда-нибудь будет новая война с Америкой, я постараюсь прекратить ее.
Его беседа с м-ром Хоббсом была продолжительная и серьёзная. Выдержав первый удар, м-р Хоббс, против ожидания, смягчился; он старался примириться с положением и, прежде чем кончилось свидание, успел задать целый ряд вопросов. Так как Кедрик мог отвечать лишь на некоторые, то м-ру Хоббсу приходилось отвечать на них самому; распространившись на тему о маркизах и графах и их богатых поместьях, старик давал многому такое объяснение, которое, вероятно, удивило бы м-ра Хавишама, если бы тот мог его слышать.
И без того многое казалось м-ру Хавишаму удивительным. Он провел всю свою жизнь в Англии и не привык к американскому народу и его обычаям. По делам он был в близких отношениях с семейством графа Доринкура в течение чуть не сорока лет и хорошо знал все, что касалось его обширных имений, большого богатства и влияния; с чисто деловой точки зрения, заинтересовался он и этим маленьким мальчиком, который со временем должен был сделаться обладателем всех этих благ — превратиться в графа Доринкура. Ему были хорошо известны разочарование старого графа в своих старших сыновьях и его ярый гнев на женитьбу капитана Кедрика; он знал, как старик еще и до сих пор ненавидит молодую вдову своего младшего сына, что он не мог говорить о ней иначе, как в самых язвительных и резких выражениях. Граф был вполне убежден, что она была простая американская девушка, заставившая жениться на себе его сына потому лишь, что он был сын графа. Старик-адвокат был почти уверен, что все это правда. Он видал в своей жизни много своекорыстных, продажных людей и не был высокого мнения об американцах. Он порядком смутился, когда кучер привез его в плохенькую улицу, и карета его остановилась перед небольшим скромным домиком. Странно было думать, что будущий владелец Доринкурского замка и других блестящих дворцов и усадеб мог родиться и быть воспитан в таком невзрачном жилище — в улице, где рядом, на углу, помещалась овощная лавочка. Он не мог себе представить, каков мог быть этот ребенок, и какая могла быть у него мать. Его коробило при мысли о встрече с ними. Он до известной степени гордился благородною семьею, дела которой он так давно вел, и ему было бы весьма прискорбно очутиться в необходимости вступать в переговоры с женщиной, казавшейся ему личностью из простонародья, жадной до денег, не питающей ни малейшего уважения к отечеству своего покойного мужа и достоинству его имени. А имя это было одно из самых древних и громких имен, к которому, при всей деловитой холодности своей загрубевшей адвокатской натуры, относился с большим почтением и сам м-р Хавишам.
Читать дальше