Сергей Корзинкин: С первым открытием, Костик!

— Поспешишь — людей насмешишь!

Не торопясь, он высыпал в аквариум содержимое пробирки.

— А теперь можешь идти купаться, — сказал он. — Расспросы потом!

Да, потом было о чем расспрашивать!

В аквариуме через несколько дней уже резвились маленькие щитенята. А еще через несколько дней они стали совсем как взрослые щитни — двухвостые, черные.

Вот тогда и открыл мне папа тайну щитней. Оказывается, чтобы вывелись рачки, надо обязательно подержать яички на воздухе, да побольше. Можно и на солнце, и в мороз — они все вынесут.

Папа нарочно пробирку на всю зиму за наличником оставил. Я бы, конечно, ему и без этого поверил, но ведь так получилось куда интересней.

Ну, а если бы яички на воздухе погибали, то и щитни бы вымерли. Живут ведь они в колдобинах да лужах, где сегодня есть вода, а завтра — ни капли. Вот щитни и приспособились. Окажутся яички на воздухе, высохнут, смешает их ветер с пылью и переносит в другие лужи. Глядь — и там вдруг щитни появились, словно с неба. Вот ведь какие хитрые!

Теплый ясный вечер. Из нашего окна хорошо видно озеро. Оно сейчас красное-красное. Это от заката.

Над водой чернеют длинные мостки. Кажется, что они начинаются прямо от подоконника. Возле них на приколе зеленая лодка. Чуть правее выступает из воды рыбий садок.

Я сижу у окна и думаю, когда же наконец папа кончит работу. Давно уже он обещал взять меня с собой на охоту.

Папа сядет на весла, а я буду сидеть на носу и держать наготове ружье. Нет, я не промахнусь — утка от меня не уйдет. Только бы папа дал мне стрельнуть! А потом мы вместе будем набивать чучела.

Ну и медленно идет время. Я уже собрался было сбегать в лабораторию за отцом, как вдруг распахнулась дверь. На пороге стоит папа, ворот рубашки распахнут. Я делаю вид, что разыскиваю что-то на полу.

— Ты чего потерял? — спрашивает папа.

— Да вот, запропастилась куда-то!

— Что именно?

— Да, понимаешь… — поспешно выдумываю я, — ну, грузило для перемета…

— Ты что, на рыбалку собираешься?

— Нет, мы же к охоте решили готовиться…

— Ну, раз готовиться так готовиться!

Я счастлив. Во-первых, потому, что ловко провел отца, а во-вторых, ведь «готовиться» — значит набивать патроны. Набивать их надо хорошо, чтобы не было «мазни».

Мама убирает со стола скатерть, а я стремглав бегу в чулан и приношу коробки с гладкими картонными трубочками. Это — гильзы, с одного конца у них медные шляпки.

Я усаживаюсь у стола на высоком табурете. С него мне все отлично видно.

Напротив меня папа. Глаза его прищурены. Он бережно выкладывает из коричневого ящика с пузатым висячим замком коробочки и мешочки.

Вот папа достал голубую коробку. На ней нарисован сокол. Он сидит на толстом суку, раскинув крылья, словно стережет порох.

Я знаю, что это порох бездымный. Интересно: маленькие зеленые чешуйки, легкие-легкие, а какая в них сила!

Как-то в начале лета папа прибил на стену сарая большой лист бумаги с нарисованной посередине уткой и дал мне стрельнуть в нее. Объяснил, как ноги расставить, как приклад к плечу прижать. Ну, я все так и сделал. Только очень долго целился. А папа говорит, что долго целиться не надо: руки от усталости дрожать будут. А потом я нажал «собачку». Гром раздался такой, что я на минуту оглох. Приклад толкнул меня в плечо. Я закачался и еле устоял на ногах.

— Ничего, привыкай! — сказал папа. — На первый раз только половину заряда насыпал.

Вот это да! А если бы насыпал по-настоящему? С ног бы, наверное, свалило!

Стекла стали черными: на улице уже стемнело, а мы с папой все еще сидели за столом и работали.

Папа доверил мне развязывать мешочки со свинцовыми шариками. Это очень важная работа, ничего не стоит поторопиться — и рассыпать шарики. А ведь шарики-то не простые — дробь. Ею в птицу стреляют.

В одном мешочке дробинки мелкие, чуть крупнее пшена. В другом — словно гречка. В третьем — как горох. На каждую птицу свой номер дроби. По вальдшнепу — пшено, по тетереву — греча, а по глухарю — горох.

В школе в первом классе — самые маленькие ребята, намного меньше, чем в пятом. А здесь наоборот. Первый номер дроби куда больше пятого.

На маленьких с прозрачными чашечками весах папа взвешивает порох. Сколько раз я просил его позволить мне взвешивать, но он так и не разрешил.

— Ты, — говорит, — легко ошибиться можешь, а с порохом шутки плохи.

Облокотившись грудью на край стола, я гляжу, как папа зажимает пинцетом металлические пластинки и кладет их на одну из чашечек. Это вместо гирек. Я так загляделся, что не заметил, как дыхнул на весы. Чашечки закачались.