Юлия Бийе: Война Катрин [litres]

Я обещала им сделать фотографию для афиши к выступлению, которое они так старательно репетировали. Снимала я их уже не первый день, но ничего хорошего пока не получалось. Впрочем, мне к неудачам не привыкать. Когда что-то не ладится, я брожу с места на место, присаживаюсь на корточки, встаю на стул – ищу нужную точку. Где же она, моя картинка? Образ, который я ищу? Помнится, я где-то читала, что все образы-картинки уже существуют, нужно только их отыскать. Мысль поразила меня, запала в душу. Я и сама чем дальше, тем больше убеждаюсь, что я всего только инструмент, благодаря которому люди могут обратить на что-то внимание. Но если я инструмент, то в чьих руках? Я хоть и из семьи иудеев, но родители у меня не слишком религиозные люди, и сама я тоже никогда особо не верила, что каждого из нас ведет по жизни Бог. Ну а теперь и подавно сомневаюсь. А вот праздники у нас дома любили, Хануку [14] Ханука ( ивр . «освящение», «обновление») – праздник, установленный во II в. до н. э. в память об очищении Храма после изгнания греко-сирийцев. Празднуется восемь дней в декабре, и в память о чуде – кувшине священного масла для светильников, которого хватило на восемь дней, – каждый день зажигаются свечи, почему он еще называется «праздник огней». например. Так поэтично – посреди зимней тьмы горят огоньки свечей. Или Йом-Кипур [15] Йом-Кипур – День искупления. День строгого поста и молитв; согласно Талмуду, в этот день Бог выносит свой вердикт, оценивая деятельность человека за весь прошедший год. , когда можно полакомиться кускусом с простоквашей. Иногда праздновали субботу, чтобы не позабыть, что мы иудеи. Но больше я ничего не знаю о религии, к которой, считается, принадлежу. Я никогда не чувствовала, что живу в особом, отделенном от других мире, просто жила себе и жила.

Золотистый свет на закате – мой самый любимый, и мне ни за что не хотелось бы упустить мгновение, когда все вокруг станет вдруг пронзительно хрупким и засветится. А потом свет понемногу померкнет, и наступят сумерки. Девчонки балерины обо мне забыли: они хохочут и выделывают невероятные антраша. Они отдыхают от безупречно отточенных балетных движений, от музыки, которой подчинялись, они просто дурачатся, но до чего грациозно! Я тоже хочу в компанию девочек-мотыльков! Но рядом с мотыльками чувствую себя жутко нескладной, у меня появилась грудь, и она мне мешает выделывать кульбиты. Придется делать словесные пируэты, рассуждая о высоких материях, а потом проходиться колесом, смеша всех шутками!

Ана и Грациэлла подняли вверх Элеонору. Секунду они поддерживают ее хрупкое тельце в воздухе, а Элеонора, раскинув руки, с вытянутым носком изящной ножки, с откинутой головой и улыбкой, летит – она вся в полете. Она сама полет. Вот тут-то я и щелкнула. И на этот раз не сомневалась: фотография получится. Редко когда у меня бывает такое чувство уверенности. Жаль, конечно, что снимок не пригодится для афиши, но для меня он гораздо ценнее, он – тот самый образ, какой я искала столько дней! Или это он наконец-то меня нашел?

Смеркается. Сара и Жанно все еще валяются в траве, они все так же хохочут, они близко-близко. Секунду я наблюдаю за Жанно в мерцании гаснущего света и застываю в нерешительности. Имею ли я право фотографировать его самозабвенное счастье? Не буду врать, Жанно мне нравится больше, чем по-дружески, но он выбрал Сару, а не меня. И я его понимаю. Сара удивительная девушка. Будь я мальчиком, я бы тоже, конечно, выбрала ее! Так что и думать об этом нечего, мы дружим втроем, мы тройка неразлучных, и я каждый день в этом с радостью убеждаюсь. Это для меня главное. Разве просто найти друзей? Да еще таких замечательных, таких близких и настоящих? Раньше у меня никогда таких не было. Были подружки во дворе, в школе, но никогда и никто не значил для меня столько, сколько Жанно и Сара. И я знаю, мы нужны друг другу, мы заперты в этом пансионе. В прекрасной, чудесной, но все-таки тюрьме, откуда нельзя выйти по своей воле. Тюрьме, отрезавшей нас от всего мира, от наших семей. Я не люблю говорить об этом. И сержусь на Сару, когда она говорит. Но от правды никуда не денешься, хоть я ее и избегаю: мы живем в замкнутом мирке, мы отрезаны от настоящей жизни. Саре необходимо говорить о войне, о Сопротивлении, о своей ненависти к нацистам. О страхе перед будущим.

А я от таких разговоров бегу. Конечно, я тоже об этом думаю, но как же мне хочется, чтобы мир был прекрасен, полон чудес и поэзии. Я хочу забыть, что он ненормален. И еще хочу забыть, с каким облегчением смотрела вслед маме с папой. Яви я предпочитаю грезы. Не ночные. Я знаю, какие сны снятся по ночам, и стараюсь подольше с ними не встречаться. По крайней мере до тех пор, пока светит солнце, пока в доме горит свет. Я боюсь кошмаров, они меня мучают, и я просыпаюсь в поту, а часто в слезах. Иногда кричу так громко, что бужу не только Сару – она спит подо мной на нижней кровати, – но и двух других девочек, куда менее понятливых.