Николай Носов - Мишкина каша

Если в жизни смех вызывает то явление, в котором нормальные пропорции сдвинуты, искажены, то искажать их ещё больше следует, очевидно, лишь для того, чтоб они выглядели ещё смешней. Однако нужно ли это? Разве в искусстве мы хотим представить в более смешном, или в более грустном, или в более страшном виде то, что в жизни встречаем в менее смешном, менее грустном, менее страшном виде? Разве нужно исказить правду, чтоб стало видно, что это правда, или исказить ложь, чтоб доказать, что это ложь. Правда, как и ложь, говорит сама за себя, и если мы хоть немножечко исказим правду — это будет уже не правда.

Ошибка Л. Тимофеева проистекает из того, что свои выводы он делает на основе рассмотрения тех сатирических произведений, в которых находит подтверждение своих взглядов, оставляя без внимания те произведения, которые этих взглядов не подтверждают. Ссылаясь на произведения Рабле, Свифта, Щедрина, Л. Тимофеев пишет, что сатира, «отрицая явление в основных его особенностях и подчеркивая их неполноценность при помощи резкого их преувеличения, естественно идёт по линии нарушения реальных форм явления, тяготеет к условности, к гротеску, к фантастичности».

Действительно, в каких-то случаях сатира Свифта, Рабле, Щедрина пользуется условными, гротескными, фантастическими образами (великаны и лилипуты, градоначальник с органчиком в голове и т. д.), однако условность и фантастичность — вовсе не исключительная принадлежность сатиры. Сказка тяготеет к условности, фантастичности, гротеску ещё в большей степени, чем сатира, но, как правило, в сказке это не вызывает смеха, не приводит к сатире. Больше того, многие сатирические сказки, например сказки типа «Барин и мужик», наоборот, тяготеют к конкретности, реальности образов. Барин в этих сказках — это реальный барин, то есть обыкновенный помещик, а не какое-нибудь аллегорическое существо или животное, олицетворяющее богатство, власть; мужик — обыкновенный мужик.

Несмотря на отсутствие условности, фантастичности образов, такая сказка, однако, не перестает быть сатирической. Следовательно, сатирической её делает вовсе не фантастическое искажение образов.

В таких произведениях Гоголя, как «Вий», «Страшная месть», много фантастических, гротескных образов (Вий, колдуны, черти, ведьмы, ожившие мертвецы), но сами по себе произведения эти не сатиричны. В то же время такие произведения Гоголя, как «Ревизор» или «Мёртвые души», сатиричны, но не содержат условных фантастических образов. Сатира, как видим, существует помимо фантастики и независимо от неё, так же как фантастика (фантастичность, условность образов) существует помимо сатиры. Следовательно, они друг друга не обусловливают и ничего друг в друге не объясняют.

Уже в древние времена условность, фантастичность художественных образов возникла как один из общих приёмов искусства, который и в те времена был тесно связан с человеческой жизнью, со всей человеческой деятельностью. Человек, который творил язык, формировал и формулировал свои представления о действительности и о самом себе, нуждался в помощи фантазии, так как средства познания и отражения мира были очень ограничены. Когда древний художник, певец или сказитель, сочинявший свои мифы и притчи, был не в силах выразить свои мысли посредством конкретных реальных образов, а это случалось, когда нужно было изобразить какие-то чувства, переживания, понятия (не имевшие, может быть, даже названия), ему на помощь приходила фантазия, то есть способность человеческого ума к сравнению, обобщению, отвлечению. Понятие силы, мощи, могущества обобщалось (олицетворялось) им в образе льва, то есть в образе самого сильного из животных; понятие хитрости — в образе лисицы; трусости — зайца; совесть представлялась ему в виде злой старухи со змеями вместо волос и бичом в руке (фурия), опасность — в виде чудовища со многими головами и несколькими рядами острых зубов в каждой пасти (Сцилла или Харибда).

Человеку постоянно было необходимо сказать о чём-то, что не имело до тех пор своего названия, не обозначалось никаким словом, выразить же это он имел возможность лишь уже известными ему словами. Слов в языке не хватало. Одни и те же, известные уже, слова должны были употребляться в новых значениях, по аналогии, по сходству, по каким-то общим признакам. Так родились в языке такие слова, как ножки у стола, стула, скамьи, шкафа и других предметов, по аналогии с ногами человека, ушки у кастрюль, сапогов, иголок, шляпки у гвоздей, носики у чайников, горлышки у бутылок, графинов, кувшинов.