Константин Курбатов - Волшебная гайка. Рассказы.

— Мить, — шепнула я, — ты не обижайся только. И если ты очень хочешь, то скажи те слова потом, без меня. Я их все равно услышу. Это ведь тоже квадрат гипотенузы.

Стоя в темном парадном, мы никак не могли расстаться. Договорились, что завтра утром идем в кино. Митя зайдет за мной, и мы пойдем. Договорились и все стояли. Я хорошо понимала, что неприлично торчать в парадном, а сама торчала. И отступала от Мити, медленно и на ощупь поднимаясь со ступеньки на ступеньку.

— Алла, — на всю лестницу сказал он, когда я нащупывала каблуком восьмую или девятую ступеньку, — считай, Алла, что те слова я тебе уже сказал. Это у меня на всю жизнь!

— И у меня… на всю, — шепнула я и как угорелая понеслась по лестнице, испугавшись, что Митя меня догонит и поцелует…

Папка тиснул меня за плечо.

— Так чего же ты замолчала? Мне ведь тоже интересно про твоего самого-самого.

Он словно подслушал меня. Я ему ничего не сказала, а он подслушал. Втихомолку. Подслушал то, чего никому нельзя знать.

— А он действительно самый-самый! — дернулась я. — И нечего тебе. Ты его вовсе не знаешь и поэтому так к нему относишься.

— Ну, не буду, не буду, — пошел на мировую папка. — Уж и пошутить с тобой нельзя.

Милиционер по-прежнему стоял в очереди. У меня задергался подбородок.

— Чего он там стоит? — удивилась я. — Он ведь на службе, милиционер. Ему бы и без очереди отпустили.

Мне ужас как стало обидно за глупого милиционера. Первый раз видела, чтобы милиционер толкался в очереди.

— Выше нос, Шишкин-мышкин, — сжал мое плечо папка. — Это, наверное, очень хороший милиционер. Он сдал смену и решил немножечко постоять в очереди. Знаешь, как приятно постоять вместе со всеми в очереди и вообще не выделяться и быть таким, как все.

Хотя милиционер был и очень хороший, я бы, конечно, все равно заревела. У папки на груди иногда так и тянет пустить слезу. Но я сдержалась и не стала реветь. Только пошмыгала носом.

А утром произошло непонятное. Я целое утро прождала Митю, но так его и не дождалась. Мама с папой давным-давно ушли на работу, а его все не было и не было.

Такой обычно точный, да еще после вчерашних слов… Я не знала, что и подумать. Больше всего меня страшили именно вчерашние слова. Неужели из-за них? Сказал, и теперь… Но нет, он не мог.

Не зная, что делать, я сидела у зеркала и рассматривала свой нос кнопкой и висящие белые патлы. Счастливые девчонки, у которых вьются волосы. А у меня хоть бы одна завитушка. Висят, точно солома с крыши. Глаза бы не смотрели.

Я навертела на палец волосы у виска, заглянула в ящик туалетного столика, где лежат мамины бигуди, вздохнула и побежала к Мите.

Митя жил с мамой в узкой, как трамвай, комнатушке. Во дворе под их окнами складывали пустые ящики из гастронома. Ящики загораживали свет, и Митя занимался за обеденным столом при электрической лампочке. На самодельной полке стояли у Мити книги по математике и про жизнь великих людей. Митя говорил, что все великие жили в детстве бедно. Над просиженным диваном были у него приколоты кнопками портреты Эйлера, Ньютона и Лобачевского. «Ньютон даже гулять не ходил, — говорил Митя. — Высунет голову в форточку, подышит и снова работает».

Митя тоже все время работает, решает всякие немыслимые задачи. Недаром на районной математической олимпиаде он занял второе место. Он мне сказал, что даже на юге минимум три часа в день будет отдавать математике. И он будет, я знаю.

Открыв мне дверь Митя смутился. На него это вовсе не походило, чтобы он смущался. Он открыл дверь и не опустил руку с замка. Стоял и смотрел в сторону.

В груди у меня застучало в сто раз сильнее, чем вчера, когда он сказал про те слова. Я почувствовала, что он совсем не рад моему приходу.

— Ты что, передумал… в кино? — убито пробормотала я.

— Почему? — приподнял он плечо. — Пойдем. Просто я задержался немного. Прости, пожалуйста.

Руку с замка он не опустил.

— Ты не заболел? — выдохнула я.

— Нет.

Мы помолчали. Я теребила поясок на платье. Митя держался за замок.

— Я тебя буду во дворе ждать, — проговорила я. — Ты знаешь где. Ладно?

Митя не ответил. Мы постояли еще.

— Заходи вообще-то, если хочешь, — сказал он наконец нерешительно.

Я боком протиснулась в прихожую. Дома почему-то оказалась Митина мама. Она очень прямо сидела за столом с выцветшей клеенкой и неподвижно смотрела в окно. За окном по ящикам прыгали воробьи.

— Мама, я рубль возьму, — сухо сказал Митя.

— Да, да, возьми, сынок, — не меняя позы, проговорила Василиса Дмитриевна. — Идите, дети. У меня совершенно раскалывается голова.