Владислав Крапивин - Пять скачков до горизонта

А меня тоже ждал вечер с растопленной на кухне печкой и удивительной историей про собаку-призрака и отважного Шерлока Холмса (вот она, книжечка-то, за пазухой!). Так что жаловаться на жизнь вовсе не стоило…

Пальба наверху стихла, объявили перерыв. И я, по заведенной традиции, устремился вниз по склону – к заметенному болоту, где из-под синеватого снега торчали черные камыши.

Оказалось, что нынче здесь охотников за тарелочками почти нет. Лишь в отдалении маячила темная фигурка. Сперва я решил, что мальчишка. Но мы, выуживая из-под мелких торосов тарелочку за тарелочкой, сходились все ближе, и я наконец увидел: девочка. В беличьей шапочке с длиннющими, до пояса, ушами (была тогда такая мода и для девчонок, и для мальчишек). В куцем пальтишке и новых черных валенках на тонких, упрятанных в шерстяные чулки ногах… Мы делали вид, что не смотрим друг на друга, однако в конце концов почти столкнулись лбами над чернеющей в снеговом покрове пробоиной. И начали суетливо разгребать этот покров, путаясь варежками и тихонько сопя. И я, и, видимо, она понимали, что дело не в добыче, и что это такая вот неожиданная игра, и почему-то стеснялись и старались скрыть смущенье под молчаливой деловитостью.

Я нащупал тарелочку первым. Выдернул наружу. И сказал:

– На…

Ну, во-первых, все-таки девочка, а я в своем сознании был рыцарем (хотя и опасался стрелять из двухстволки). А во-вторых, ее стопка тарелочек, чернеющая рядом, была ниже моей.

Мы сидели в снегу на корточках друг перед другом. И девочка посмотрела на меня из-под шапки. И… даже в зимней предсумеречной тени я увидел, какие у нее глаза…

Вот из-за этих-то глаз (а вовсе не из-за вредного Пашки и своих огорчений) затеял я нынче рассказ о том зимнем дне. Только из-за них… Глаза были желто-золотистые, как янтарь и словно выбрасывали короткие пушистые лучи. Лучи эти запутывались в ресницах и превращались в два светящихся овала, в середине которых темнели большие зрачки с искрами. Так, по крайней мере, казалось мне в те секунды. Я внутри себя стремительно растаял – словно снеговик, чудом оказавшийся посреди Сахары. Остановил дыхание и заморгал.

– А почему ты… мне… – выговорила девочка, и слова ее вылетели из губ, словно кусочки пушистой теплой ваты.

– Потому что… у тебя же меньше… – пробормотал я, продолжая таять, хотя, казалось бы, дальше некуда.

Девочка больше не спорила. Взяла мою тарелочку в облепленные снегом варежки осторожно, словно блюдечко с горячим чаем. И продолжала смотреть на меня… И неизвестно, что было бы дальше, но вмешались посторонние события. Вверху началась пальба – один дуплет, второй… Видимо, никто из взрослых не заметил, что внизу лазят по снегу мальчишка и девчонка. Да и мудрено было заметить: мы сидели у самого подножья крутизны, куда не всякий дотянется взглядом.

В общем-то ничего страшного не было, прямые выстрелы зацепить нас не могли. Однако сверху редким дождиком посыпалась ослабевшая на излете дробь.

Левой рукой ухватил я свои тарелочки, правой вцепился в девочкин локоть.

– Бежим!

И мы побежали к высокому, как мыс, земляному выступу, за которым нас уже совсем не могли ни задеть дробинами, ни увидеть. А там бухнулись в снег. Сели друг против друга. Нерешительно засмеялись.

Девочка, не выпуская стопку тарелочек, вдруг откинулась на спину и заболтала в воздухе ногами.

– Снег набился в валенки…

– Подожди… Давай!

Я вскочил, сдернул с ее ноги валенок, быстро и старательно вытряс из него снежные крошки и даже горячо подышал в пахнущую шерстью внутренность. Надел снова. Потом так же поступил с другим валенком. На чулке, на пятке, заметил круглую дырку и замигал от нежной жалости: ведь холодно, небось, от снега-то…

Девочка села. И… снова те же глаза.

– Спасибо… – И получилось это у нее красиво, слегка растянуто: «Спа-асибо…» Я не удивился. Именно так, по-особенному, и должна была говорить эта девочка. Не то что какая-нибудь там Лилька или Галка со Смоленской. Или Алка Грузновато…

– Да ладно, чего там… – неловко пробормотал я. Впрочем, смущение перед чудесной незнакомкой естественно для рыцаря, и я не казался себе смешным.

А она вдруг заговорил опять. Вроде и шутливо, но и с озабоченностью:

– Вот уж не думала, что когда-нибудь снова попаду под обстрел.

– А ты попадала? – разумеется, спросил я.

Она кивнула (колыхнулись длинные меховые уши):

– Да. Только давно, в Ленинграде. Я плохо помню…

Больше расспрашивать я не посмел. Потоптался рядом, слушая не стихающую пальбу. Ничем похвастаться в ответ я не мог, никакие доблестные эпизоды мою биографию не украшали. Не будешь ведь рассказывать, как в августе сорок шестого «мужественно» дотащил с поля четыре кило картошки, или как этим летом решился самостоятельно переплыть Туру. Ничего героического в этом заплыве не было, потому что, во-первых, отчаянно трусил, а во-вторых, река от жары изрядно пересохла, половину оставшейся ширины можно было пройти вброд… Или припомнить шаровую молнию? Но там-то какой героизм? Икал только…