Жаклин Уилсон: Уроки любви

Мисс Робертс очень старалась не терять терпения. Она объясняла одно и то же по нескольку раз, громко и мед-лен-но. Потом в отчаянии переключилась на геометрию.

У меня получалось рисовать кривоватые круги ее старым циркулем и вполне приличные квадраты и прямоугольники с помощью моей собственной линейки, но что все это значит, я понятия не имела.

Я отдала ей двадцать фунтов, причитающиеся за урок, а она угостила меня чашкой чая (прокисшее молоко плавало пятнами по желтоватой поверхности) и застоявшимся заварным кремом.

– Не расстраивайся так, Пруденс, – сказала она. – Твой отец говорит, что ты умница. Вот увидишь, ты все это очень быстро поймешь.

Я с трудом проглотила кисловатую молочную хлябь и вежливо поблагодарила.

Больше я у нее не была. Следующие три среды я отправлялась в город и проматывала деньги за уроки. Целых шестьдесят фунтов! Столько денег я никогда раньше в руках не держала. Отец дает нам с Грейс по субботам по одному фунту. При этом он ведет себя так, словно доверяет нам состояние, и произносит проповедь о том, чтобы мы не тратили деньги зря на всякую ерунду. Я коплю свои и потом покупаю на них альбомы для рисования, мягкие карандаши и цветную пастель – по одной штучке.

Грейс сразу тратит свой фунт на сладости – плитку-другую шоколада и пригоршню мармеладных змеек. Шоколад она съедает тут же, а змеек бережет и потом раскладывает по ручке дивана – зеленые, желтые и красные, так что получается желейный светофор. Она с ними играет, дает им имена и придумывает характеры, но при этом не может удержаться, чтобы не лизнуть, так что они становятся очень липкими. Она старается сохранить их до воскресенья, но обычно не может утерпеть и откусывает одну-две головы в субботу вечером.

Вы, наверное, подумали, что Грейс года три-четыре. Ей одиннадцать, и она очень странная.

Я знаю, что я тоже очень странная. Похоже, с этим ничего не поделаешь. Я не знаю, как быть нормальным подростком. На украденные деньги за урок я купила пару журналов для девочек-подростков. Они меня поразили, особенно те страницы, где говорилось о проблемах. Я знала, что выгляжу иначе, чем другие девочки моего возраста, но понятия не имела, насколько разный у нас опыт.

У меня не было никакого опыта. У них – целая куча. Девочки, писавшие письма в журнал о своих проблемах, говорили на каком-то незнакомом языке и, вероятно, жили на совершенно другой планете. Они носили немыслимую одежду и ходили в какие-то немыслимые места со своими мальчиками. Когда я это читала, у меня прилила кровь к щекам и заколотилось сердце.

Единственные хоть сколько-нибудь понятные письма были те, где девочки жаловались на родителей. Матери не разрешали им делать пирсинг или носить туфли на высокой платформе. Отцы ворчали из-за плохих отметок и приходили в ярость, если дочь заявлялась домой после полуночи.

– Попробовали бы они пожить с моими родителями, – пробормотала я, листая журналы при свете фонарика под одеялом.

– Что? – сонно спросила Грейс, приподнимаясь на локте. – Ты еще не спишь? Что ты делаешь?

– Книжку читаю. Спи.

Но у Грейс уши как у рыси. Она услышала шорох страниц.

– Это не книжка, это журнал! Покажи! – Она потянулась со своей кровати и, ойкнув, шлепнулась на пол.

– Тише ты!

– Ой! Я разбила локоть… и коленку! – всхлипывала Грейс.

– Ш-ш-ш!

– Больно! – Не переставая всхлипывать, она залезла на мою кровать. – Пру, ну пожалуйста, покажи!

– А маме ты не скажешь?

На Грейс иногда находят страшные угрызения совести. Она начинает мучиться и волноваться из-за каких-нибудь своих ерундовых проступков – и вдруг вываливает все это маме, когда приходит к ней поласкаться. Грейс вообще-то давно уже слишком большая, чтобы ласкаться с мамой, но по-прежнему жить без этого не может. Она как большая балованная собака, которая все время просит, чтобы ее погладили.

Предупреждать ее, что не надо говорить папе, мне и в голову не пришло. На это даже у Грейс ума хватит.

– Хочешь, побожусь? – предложила она и зашептала самые плохие слова, какие знала, ругаясь как извозчик.

Мы воспитывались, как принцессы в тереме, но все же не могли не слышать, как ругаются на улице мальчишки и орут друг на друга шоферы. Как ни странно, отец тоже ругается, когда на него находит приступ бешенства. Плохие слова сыплются у него градом. Если бы мама или мы с Грейс сказали хоть одно такое словечко, он бы нас убил.

Я показала Грейс журналы. Она листала их благоговейно, как дорогие фолианты, бережно переворачивая и разглаживая страницы. Дойдя до страницы с проблемами, она фыркнула и захихикала, потрясенная.