Ян Грабовский - Муха с капризами (с илл.)

Душека я нашёл поздней осенью на кладбище. Он был привязан ремнем к дереву. И едва дышал. Я разрезал петлю. Осматриваю собаку. Пёс в общем ничего. Кудлатый, пёстрый, с обрубленным хвостом. Очевидно, прежде он изображал жесткошёрстого фокстерьера, хотя значительно больше походил на дворняжку. Я взял его домой. Учитывая обстоятельства, при которых я с ним познакомился, назвал я собаку Душеком.

Собаки бывают разные. Добрые, злые, умные, глупые. Но такого прохвоста в собачьем семействе, как эта кладбищенская находка, я ещё никогда не видел!

Первые дни пребывания в моем доме Душек спал. Это был счастливейший период нашей совместной жизни. Потому что, когда Душек выспался, он начал есть. Что этот пёс мог слопать единым духом — невозможно вообразить. Фетровая шляпа, новые туфли, блокнот, два толстенных тома энциклопедии — это была всего лишь закуска, за которой следовали коврик и две сапожные щётки! Всё, что как-нибудь поддавалось зубам, пропадало бесследно. Наконец, когда было с несомненностью установлено, что Душек сожрал одеяло и две пуховые подушки, он был приговорён к заключению в загородке за проволочной сеткой.

Мы облегчённо вздохнули. Но ненадолго. Душек подкопался под решётку и убежал из своей тюрьмы. Утром, едва открылась дверь в кухню, он был уже там. Вся морда в перьях. Ни тени сомнения, что он охотился на кур. Следствие, допросы. В кусте крыжовника обнаружен соседский петух с вырванным боком. Скандал! Как оказалось, покойный петух был особенно дорог сердцу моей соседки; по крайней мере, так она утверждала, заливаясь обильными слезами.

Случай с петухом — это было невинное начало. Пёс создал мне врагов во всем городе. Я не мог показаться на улице. На каждом шагу кто-нибудь жаловался мне на злодеяния Душека. Словом, это была самая дорогая собака, какая у меня была за всю жизнь!

Пришла весна. Душек стал пропадать из дому. Возвращался он вечером и, сонный, забирался в конуру. Нас несколько удивляло, что такой прожорливый пёс не является даже к обеду. А выглядел Душек превосходно: шерсть у него лоснилась и блестела. Ясно было, что он не голодает.

Однажды кто-то обратил внимание на то, что Душек не выходит из дому в праздники. Больше того: было установлено, что в воскресенье он украл на кухне печёнку. Как-то в праздник стащил котлеты. Стало быть, он был занят только в будние дни. Но где и чем? Чем занимался этот бессовестный пёс?

Как-то переходил я улицу, на которой строился дом. Каменщики сидели рядком на штабеле досок и обедали. Смотрю — что такое? Душек ходит на задних лапках от одного к другому и подлизывается как может. Выкидывает самые уморительные штуки. Получает за свои фокусы то кусок хлеба, то косточку, то мясца. И всё время внимательно следит за обстановкой. Наконец, решив, что больше тут поживиться нечем, он пустился куда-то бежать.

Так была раскрыта тайна исчезновений Душека. Где бы ни шла работа — в поле, на стройке или на огороде, — Душек был тут как тут. Он бегал за несколько километров от города на Вислу — к рабочим, рубившим ивняк. Больше того, видели его и далеко за городом в совершенно другой стороне, там, где ремонтировали железнодорожный путь и где тоже работало несколько десятков человек. Душек бывал и там. Ему приходилось здорово спешить, чтобы вовремя поспеть и не опоздать к закуске. Но он поспевал всюду и всюду попрошайничал.

Этот пёс-бродяга, пёс без характера, пёс, для которого единственной целью в жизни была еда, страдал одной человеческой слабостью — любил музыку. Любил до безумия, до самозабвения. Когда кто-нибудь играл на рояле или пел, Душек появлялся как из-под земли. Он садился и слушал. И старался заучить мелодию. Когда ему казалось, что он уже её схватил, — начинал петь сам. Сначала тихо, робко, потом всё громче, всё жалобнее. Наконец закидывал голову назад и плакал так пронзительно, так грустно, словно все свои собачьи печали вкладывал в этот тоскливый напев.

У него были совершенно определённые музыкальные вкусы. Он обожал звучные, ритмичные марши. Была у нас даже пластинка — какой-то залихватский марш, — которая на домашнем языке называлась пластинкой Душека. Стоило её завести, Душек был тут как тут. Он подсаживался как можно ближе к патефону и слушал. Потом начинал подпевать. Он лизал нам руки, лица, чтобы завели ещё раз. А вообще он терпеть не мог нежностей. Когда пластинка останавливалась, подталкивал её лапой. Скулил, повизгивал — умолял, чтобы её снова запустили. Ради этого марша забывал обо всем, даже о своих загородных экскурсиях!