Татьяна Александрова - Друзья зимние, друзья летние

По всему залу Деды Морозы, все как один в красных шубах до полу, с длиннющими белоснежными бородами, и Снегурочки в белых шапочках и голубых шубках, посыпанные с головы до ног снежинками, доставали из большущих мешков подарки. Когда Снегурочка наклонялась к мешкам, снежинки сверкали и вспыхивали. В мешках были смешные медведи и куклы. Голова мишкина, лапы мишкины, а туловище, будто круглый мешок, клетчатый или в горошек, или просто синий и желтый. И в нем — гостинцы: яблоки, мандарины, конфеты, много всего. И тебе хватит и домой отнесешь, угостишь кого хочешь.

На кукол я и не смотрела. У нас дома целых три и еще три слегка поломанных. А вот мишек ни одного. И давным-давно хотелось мишку как раз с такой мордочкой. Я твердо решила взять у Деда Мороза мишку. Мишки, конечно, должны быть у Дедов Морозов, а куклы — у Снегурочек. Но при подробном рассмотрении оказалось, что во всех мешках есть и то и другое. Просто мальчикам давали мишек, а девочкам — куклы. Но некоторые девочки все-таки держали в руках мишек, а некоторые мальчики, постарше, просили кукол. Наверное, для маленьких сестер.

Возле каждого Деда Мороза и каждой Снегурочки подпрыгивала, шептала и ойкала небольшая очередь: «Ой, до чего хорошенький! С хвостиком!», «Ой, какая миленькая! В чепчике!», «А в моем медведе мандаринов больше!», «И вовсе не больше. У всех поровну. Балда!» Очередь совсем маленькая, мешок большой, и все равно страшновато: вдруг не хватит.

Протягиваю билет и прошу мишку. Дед Мороз высоченный, его белая борода уходит ввысь, лицо почти такое же красное, как шуба. Наверное, ему у нас тут жарко. Большой варежкой он отрывает от моего билета слово «ПОДАРОК». Опускает варежку в мешок, и у меня в руках кукла. Я отдаю ее Деду Морозу обратно. Пусть заберет ее и даст мишку, мне мишка нужен. Мешок выше меня. Варежка Деда Мороза отрывает конец другого билета, а куклу не берет. Ребята отталкивают меня от мешка, тянут свои билеты Деду Морозу. Топот. Крики. Музыка. Свет уже не такой яркий.

Первое, что вижу, когда поднимаю голову, — в нескольких шагах от меня растерянная Наташа, а в глазах отчаянье, в руках кукла в клетчатом платьице. Я-то знала, что в куклы Наташа давно не играет, не любит их.

Кружится полупустая карусель. На горке почти никого нет. И мы молча идем к большим стеклянным дверям, спускаемся по белой лестнице.

— Ну, понравилось? Хорошо было? — спрашивает Матрешенька, убирая наши туфли в сумку и помогая завязывать шарфы. — Маленькие еще, устали, взрослый и тот устанет от темна до темна.

На улице черная ночь. Блестят рельсы. Подлетают трамваи, сверкающие, как елки. Все бросаются к вагонам, и трамвай с грохотом пропадает в темноте. Трамвай за трамваем. Кончился рабочий день. Люди торопятся домой. Высокие молодые рабочие бросили в снег папиросы, перестали разговаривать о своем заводе, сказали: «И долго тут бабка мерзнуть будет с ребятами? До утра, что ли?» И когда подошел трамвай, загородили нас, подсадили в вагон, и вот мы мчимся, а трамвай подпрыгивает и тарахтит, только не так, как утром, а тяжело и глухо.

В вагон мы не пролезли, остались на площадке. Наташу притиснули к одной стенке, Матрешеньку — к другой, а меня — к большой железной палке, упиравшейся в потолок вагона. Тогда во всех вагонах были такие палки. И вот об нее-то я и стала стукать свой несчастный подарок. Трясся и подпрыгивал трамвай. Менялись вокруг руки, спины и хлястики. А я все стукала и стукала свою куклу мордочкой о железную палку.

На одной остановке вылезло сразу много народа. На площадке стало свободнее и светлее. Я посмотрела на ненавистную куклу. Маленькая замурзанная рожица, на носу розовый лоскуток, будто сорванная кожа. Серьезные и печальные глаза смотрят прямо на меня. И тогда я уткнулась лицом в ее синее, в цветочек, платье и поливала его слезами всю оставшуюся дорогу. От остановки я несла ее в теплых варежках, дышала на нее, чтобы она не озябла, а дома положила на кровать под одеяло. И с тех пор это была самая любимая моя кукла, даже не кукла, а подруга. Вечером я рассказывала ей сказки, а днем брала в самые лучшие игры.

Мы с мамой шли за повозкой, где лежали наши вещи, крепко привязанные толстыми веревками. Мы прошли наш двор, чужой двор и вышли на улицу. Огромные колеса повозки катились по булыжникам. Чужой дяденька в серой рубахе, серых брюках, в стоптанных башмаках, согнувшись, толкал повозку. Мы бежим, стараясь не отстать от мамы. В одной руке мама несет лампу, в другой — бидон с молоком. Я держусь за бидон, Наташа — за лампу (перед этим мы поспорили, кому за что держаться, за лампу держаться интереснее).