Борис Алмазов - Самый красивый конь

— Посмотрим. Температура?

— Высокая.

— Ну это естественно, естественно… Панама еле поспевал за ними. Прошли двор, где были навалены какие-то пестро раскрашенные шлагбаумы, кубы, полосатые шесты, стойки. По двору задумчиво бродил маленький шелудивый ослик. Панама никогда живого ослика не видел, но останавливаться было некогда. Они поднялись по мосткам и оказались в полумраке конюшни. В длинный коридор выходили двери с решетками, из-за каждой на Панаму взглядывали умные лошадиные глаза. В конце коридора толпилось несколько человек и слышались приглушенные голоса.

— В деннике? — спросил врач. — Ложится? В глубине денника, над открытой дверью которого была табличка „Конус“. Чистокровный верховой жеребец.1968 г.р.», на полу, неестественно завалясь, лежал огромный конь. Панама видел, как тяжело у него ходят бока.

— Дежурную лампу! — сказал врач. — И давайте его на растяжках в коридор. Все зашевелились. Появился яркий прожектор. И Панама увидел, что у головы коня на корточках сидит Борис Степанович, бледный, с трясущимися губами. Одной рукой он поддерживает коню голову, а другой часто-часто гладит его по челке, по глазам.

— Подымай, подымай, теперь осторожно выводи! Длинно и жалобно застонав, конь тяжело поднялся. И, оседая на задние ноги, ступая передними словно на иглы, вышел. Его привязали так, чтобы он стоял посреди коридора и к нему можно было подойти с любой стороны.

— Счас, милый, счас, золотой. Потерпи, мой хороший, — приговаривал Борис Степанович, и все: и конюхи в ватниках, и дежурный мальчишка, и седоусый худой старик в белых штанах и красном пиджаке — поглаживали коня, поддерживали, приговаривали ласковые слова.

— Ах ты, Конус, Конус… — вздохнул старик, — конь-то какой. Этому коню цены нет. Вон глаз какой породный! Панама глянул. Глаз у коня был глубокого темно-фиолетового цвета, а когда он поворачивал голову, глаз вдруг становился на просвет солнечно-янтарным. Конус постоял, постоял и, вдруг качнувшись, повалился на пол, голова на растяжках оскалилась, показались огромные, как клавиши, зубы, а шея вытянулась, будто резиновая…

— Держи, держи, ребята… Боря, возьми губу, не отпускай. Ну-ка, Конус, мальчик ты наш милый, вставай, вставай, дорогой, надо встать… Вставай, голубчик… Жеребца снова подняли. Доктор присел на корточки и дотронулся до ноги над копытом. Конус вздрогнул и застонал.

— Что, доктор, опой? — тревожно спросил Борис Степанович.

— Откуда опой? Откуда ему быть? — заговорил небритый конюх. — Я его вчера два часа выводил. Что ж я, не знаю дела? Я с пяти лет при конюшне. Еще у Пашкова служил.

— Такое может быть и не оттого, что напоили после езды… — задумчиво сказал доктор. — Корм, скажем, тяжеловат, вот сердце все кровь к ногам гонит… — Вон как живот вздут. Но тут еще что-то. Тут еще какая-то инфекция сидит. Ну-ка сделаем для начала вот такой укольчик. — Он раскрыл чемоданчик, вынул блестящий шприц, звякнул ампулой. — Боря, закрути! Борис Степанович своей длинной жилистой рукой скрутил коню губу, и конь мелко задрожал.

— Спокойно! — И резко, как нож, шприц воткнулся в круп. — Ну вот и все, вот и все… Теперь немножко переждем, чуть кровь пустим, чтобы затек с ног снять. А завтра массаж, массаж, если только не будет температуры. Борис Степаныч, ты тут ночевать будешь?

— Да, да, — закивал тот. — Куда ж я. Тут буду, конечно.

— Ежли что ночью, сразу звони, пока не разбудишь.

— Вроде падает температура? — Конюх дотронулся до коня. — А?

— Рано еще… Панама тоже коснулся лошади. Шкура была сухой и горячей. Когда они вышли во двор, уже темнело. Борис Степанович проводил их до проходной.

— Значит, рацион питания надо пересмотреть. Да, Боря, не везет тебе: третий год перед самыми соревнованиями свистопляска какая-то получается. То Агностик у тебя пал, то у Готлиба такая засечка [1] Засечка — рана на ноге лошади. Некоторые кони во время езды, особенно быстрой, бьют сами себя копытами по ногам. Про такого коня говорят, что он «засекается». Конь с большой засечкой в состязаниях выступать не может. страшная, а вот теперь Конус…

— Невезучий я, — ответил Борис Степанович. — Еще сегодня все так удачно. Вы быстро приехали.

— Это вот кого благодари! — Петр Григорьевич положил руку Панаме на голову. — Ты бы знал, как он в институт проник — целый детектив… А какую он нам речь закатил! Такое, брат, в кино не покажут.

— Спасибо, Игорек! — сказал Борис Степанович. — Я тут замотался, совсем про тебя забыл. Извини. А ведь ты небось и уроков не готовил, и есть хочешь, и дома волнуются?