Борис Алмазов - Самый красивый конь

— Ну, раз уж я пришел… — сказал Панама. А сам пальто снимает.

— А чего ты раздеваешься?

— Неудобно в пальто в комнату.

— Я тебя в комнату и не зову.

— А здесь темно! — Панама уже проходил в комнату. Там был беспорядок. Вещи раскиданы, постель не прибрана.

— Ты чего, — спросил Панама, — лежишь, что ли?

— Не твое дело. Давай уроки и сматывайся.

— А ты умеешь класть гордость в карман?

— Что?

— Для пользы дела. Вот ты меня обижаешь, а я свою гордость в карман положил, и мне совсем не обидно, потому что ты обижаешь меня напрасно. Я ведь даже не жалеть тебя пришел, тем более что я вчера соревнования и не смотрел… И вообще, пошли в кино!

— Чего я там не висела…

— А можно в мороженицу сходить. У меня рубль есть!

— Что ты ко мне пристал, что тебе нужно? «Ну-ко, попробуем тебя с ходу взять, как препятствие с шамбарьером», — подумал Панама. Он часто теперь ловил себя на том, что в трудных положениях начинал думать так, словно он ехал на норовистой лошади.

— А то, — сказал Панама, — что ты слюнтяйка: подумаешь, соревнования проиграла! Вон Борис Степанович чуть ногу не потерял, а ничего, улыбается… — И тут же он понял, что так у него ничего не получится. «Закидка! — сказал он про себя. — Не с той ноги начал. Нет, тут нужно как-то по-другому. Ну-ко, начнем все сначала».

— Ну и хорошо, хоть бы он совсем себе шею свернул!

— Эх, ты, а он-то тебя расхваливал! Говорит, какая она хорошая девчонка, волевая, целеустремленная и красивая…

— Так и сказал?

— Так и сказал. И зря ты тогда убежала, мы еще долго сидели. Борис Степаныч фотографии показывал, он во многих фильмах дублером работал. Юлька внимательно слушала.

— А еще он говорил, что с тебя пример брать нужно, как ты умеешь планировать день… — несло Панаму. — Только ведь это все неправда.

— Это почему же?

— Никакая ты не волевая, вон маленькая неприятность, и все…

— Хорошенькая маленькая… Весь мир видел, как я падала. «Фомина! Советский Союз!» А я ляп об лед, ляп второй раз, и в третий… Как я теперь на улицу-то выйду!

— Знаешь, а давай всей компанией пойдем. Машу позовем, Столбова. В куче-то тебя и не видно будет. А дома нельзя сидеть — нужно прогуляться…

— А ребята пойдут?

— Да они хоть куда пойдут!

— Ну ладно, — сказала Юлька, — ты посиди здесь, я переоденусь. Панама мысленно подпрыгнул. «А все-таки она не такая уж плохая девчонка. Но Маша лучше, Маша умнее да и, пожалуй, красивее…» И Панама вдруг поймал себя на том, что и Маша, и Юлька, и Столбов кажутся ему теперь, совсем другими, будто смотрит он на них из седла. «Что это? — подумал он. — Я повзрослел?»

— Во — видал! — Конюх протянул Игорю скребницу, всю набитую конской шерстью. — Весна, брат! Весна! Зимняя шерсть сходит. Весна грохотала льдом в водосточных трубах, рассыпалась воробьиным чириканьем по садам и скверам и, наконец, зазеленела первой травой на газонах. Пономарев разрывался между школой и манежем. И в школе и в манеже заканчивался учебный год. Игорь подрос, у него начал ломаться голос. Денис Платонович уже больше не зовет его. «мальчик», а все больше «Игорь» или «Пономарев».

— Завтра у нас большие состязания, так вы уж, Игорь, придите пораньше, поможете мне одеться.

— Есть, — отвечает Игорь. Помочь мастеру одеться перед соревнованием это старая традиция, такой чести удостаиваются только самые лучшие ученики. Игорь горд и счастлив, когда на следующий день он, только что пришедший от парикмахера, стоит в тренерской, держа вешалку с одеждой Дениса Платоновича. Старик чисто выбрит, напудрен и завит. Он долго расчесывает усы перед зеркалом.

— Брюки, — говорит он, не оборачиваясь, и влезает в белые узкие штаны. — Сапоги… О… о… о… — начинает он кряхтеть, натягивая высокие, тонкой кожи сапоги. — Чертов сапожник, совершил такие немыслимые голенища, это ж какие-то перчатки, а не сапоги… Наконец и сапоги, сияющие черным лаком, на месте. Тренер прохаживается, постукивая высокими каблуками.

— Сюртук! Темно-синий, мягкого сукна сюртук с бархатным воротником и бархатными манжетами ловко лег на плечи. На Игоре такой же костюм, только сюртук ярко-алый.

— Ну что ж, пора! — поправляя кружевной манжет рубашки, говорит тренер. И вот они выезжают на ярко-зеленое поле ипподрома, где пестрят полосатыми боками препятствия. Гремит оркестр, шумят трибуны, и кони нервно переступают точеными ногами. Соревнования шли своим чередом. Наверху, в главной ложе, судья следил за участниками, и на лице у него было такое выражение, точно он съел что-то кислое.