Борис Алмазов - Посмотрите - я расту

— Двое дети… — говорил немец, забыв про еду. — Один мальчик и один девочка… Три лет и пять лет.

Тётя Паша взяла его тарелку и скрылась на кухне.

— Я поражаюсь! — сказала Алевтина дяде Коле. — Она так спокойно говорит с фашистом. Да, может, он её сынов убил, а она с ним разговаривает!

Дядя Коля посмотрел на Алевтину, прищурясь от табачного дыма.

— Тебе сколь лет? — спросил он.

— Какое это имеет значение! — вспыхнула пионервожатая.

— Вот такое! Ты сначала роди двух сыновей, вырасти да получи на них похоронки, а опосля суди… Мала ещё судить!

— Так, может, он её сынов…

— А может, и нет! — резко оборвал дядя Коля. — Это они когда на нас силой пёрли, дак тогда разбирать было некогда: бей врага, и все дела! Чем больше, тем лучше. Все одинаковые — все враги. А теперь они все разные. Русский лежачего не бьёт! Эй, — сказал он немцу. — Как тебя, Александр, что ли?

— Я! — Немец поднялся.

— Да ты сиди! На каком фронте воевал?

— Найн! — замотал головой немец. — Яне на фронт. Я строител. Автобан. Дорога! Инженер.

— Видал! — сказал дядя Коля. — А звание какое?

— Гауптман… — потупясь ответил немец. — Капитан.

— Что вы мне хотите объяснить? Что он не виноват? — заговорила Алевтина. — Не был на фронте? Дороги строил? По этим дорогам танки шли, между прочим, дороги строили русские пленные. А их потом тысячами расстреливали!

Немец побледнел, он хотел что-то сказать, но, наверное, слов ему не хватало, он только прижимал руки к груди и беспомощно переводил глаза то на конюха, то на пионервожатую.

— Вы их оправдываете! Они ваш дом сожгли. Половину жителей убили. Вас самого изувечили…

— «Оправдываю»! — усмехнулся конюх. — Ты, девонька, наговоришь! «Оправдываю»… Чего было — не забыть, а только злобой много не наживёшь. Злоба злобу родит! Потому Россия и стоит, что мы в себе злобу задавить умеем. — Он загасил окурок. — Нынче бой окончен, теперь и разобраться можно, кто на нашу страну с мечом, как говорится, шёл, кого вели, кого гнали, а кто и не шёл… Ты видала у них агитатора? Вон безрукий-то. Всё им газетки читает. Так он руку-то ещё в Испании потерял. С тридцать восьмого года в подполье. Что в тюрьмах да в лагерях пересидел — это не перескажешь… Вот тебе и немец! Ведь у них не только Гитлер был, у них и Тельман был, и этот, как его, Карл Либкнехт… Не все немцы — Фрицы, этот, вот видишь, Александр…

— На! — сказала тётя Паша, ставя перед немцем ещё одну порцию каши. — Ешь. Наломался небось с топором-то, и где только научился? Инженер ведь!

Алевтина ещё спорила с дядей Колей. А я ушёл со двора и стал бродить вдоль лагерного забора, подальше от всех, потому что голова моя распухла от мыслей. В ней словно гудели, метались и сталкивались разные слова. «Немец — и вдруг Александр! Капитан — и вдруг строитель!»

Но самое странное: когда он заговорил о том, что у него погибла жена и дети, мне стало его жалко.

Утром на линейке начальник лагеря, сердито блестя очками в тонкой оправе, сказал, что пионерский лагерь переходит как бы на военное положение.

— В связи с участившимися случаями нарушения дисциплины и режима, — голос у него был скрипучий и скучный, — организуются патрули из старших отрядов… Всякий, кто нарушит…

«Наверное, жеребёнок уже родился, — думал я. — Интересно, какой он? Чёрненький? Рыженький?» И ноги мои были готовы сорваться с места и припустить к конюшне. Иногда я ловил на себе тревожные взгляды Ирины-Мальвины.

— У нас уже есть злостные нарушители! — гудел начальник лагеря. — Ну-ка, пусть выйдут на всеобщее обозрение.

Он начал называть фамилии, и нарушители стали выходить из строя. Одни стояли опустив голову, другие, наоборот, улыбались и строили рожи.

— Хрусталёв!

Я шагнул вперёд. Всего неделю назад я точно так же стоял перед строем и умирал со стыда, а сейчас мне было совершенно не стыдно и даже смешно. На затылке у начальника лагеря торчал вихор, и ветер качал его, как травинку.

— Не было дня, когда бы он не нарушал дисциплину, — говорил начальник. — Ходил на минные поля! Ежедневно бегает в деревню за четыре километра!

И вдруг раздались аплодисменты. Я оглянулся — Ирина-Мальвина, вся красная от волнения, хлопала в ладоши. А за ней начали хлопать и другие ребята. Один из нарушителей, рыжий и конопатый, начал раскланиваться и приседать, как балерина.

— Прекратите балаган! — закричал начальник. — В общем, это последнее предупреждение. Все указанные лица — кандидаты на исключение из лагеря.