Лидия Острецова - Мой Акбар

Больше того: он по природе своей вожак. Летом собаководы, которые дружат между собой, стараются снять дачи поближе друг к другу, причём где-нибудь в глухом месте, чтобы собаки пожили на свободе. Перевозка собак поручается мне. В ожидании машины они сидят у меня в комнате, привязанные на коротких поводках, и переругиваются от скуки. Акбар держится агрессивнее других: здесь его жильё, его логово, и если уж пришли гости, считает он, то пусть держат себя прилично.

Но вот внизу на улице сигналит шофёр. Выводим собак и усаживаем их в кузове грузовика. Машина не место для ссор и драк. Даже Акбар за всю дорогу ни разу не позволяет себе рявкнуть. Все чувствуют себя пассажирами, сам едешь — дай ехать и другим.

Наконец мы приезжаем, обосновываемся и выходим на первую прогулку. Спускаем собак с поводков. Теперь это уже не просто несколько собак — теперь это стая. Таковы законы собачьего общества.

Жизнь научила меня понимать эти законы, но я поняла их далеко не сразу. Можно прекрасно, до тонкости знать отдельных собак, но знать их в стае — совсем другое дело.

Это знают те, кто жил с ними: полярники, охотники, егеря.

Человеку трудно руководить стаей собак. Человек командует вожаком, а вожак — стаей, причём всегда и везде — в походе и на отдыхе.

Если вожак настоящий, можно спокойно доверить ему стаю и уйти по своим делам.

Говоря военным языком, человек — это командир роты, а вожак — старшина.

Таким вожаком через пятнадцать — двадцать минут становится Акбар. Как он этого достигает, мне неизвестно. Дрессировка тут ни при чём.

Власть Акбара безгранична. Никто не имеет права бежать впереди него. Только Былинке-Доте, которую Акбар уважает за образованность и примерное поведение, разрешается догонять его до половины корпуса.

Случается, однако, что достаётся и этой фаворитке. Стая должна бежать за вожаком в определённом порядке. Убежать из строя и самостоятельно порезвиться в лесу — серьёзное преступление. Но Былинка-Дота, примерная, обстоятельная Дота, всё же эрдельтерьер; охотничий инстинкт у неё в крови, как у каждого терьера.

Дота чует недалеко от дороги, в кустах, птичье гнездо. Она не в силах противиться властному зову своего инстинкта. Она осторожно ведёт в сторону гнезда и наконец делает стойку. Напрасный труд, люди не обращают на неё внимания: мы не охотники, мы владельцы служебных собак. Акбар, не оборачиваясь, бежит впереди стаи. Доте надо возвращаться в строй. Теперь все её надежды строятся на том, что Акбар, возможно, ничего не заметил. Поэтому она, торопясь изо всех сил, бежит не по дороге, а за обочиной, в кустах. Наконец она догоняет стаю и, как ей кажется, незаметно пристраивается сзади. Но обрубок её хвоста предательски опущен вниз.

Акбар оборачивается. Стая замирает в ожидании, полном злорадства. Стая жаждет зрелища, жаждет унижения фаворитки.

Акбар медленно подходит к Доте. Конечно, он не грызёт её, как грыз бы кобеля. Он просто ударяет её плечом в грудь так, что она два раза переворачивается в воздухе и валится на пыльную дорогу.

Дота встаёт, отряхивается и как ни в чём не бывало бежит за Акбаром, отстав на половину корпуса. Обрубок хвоста победно задран кверху. Всё позади! Её, как это часто бывает и с людьми, страшило не само наказание, а томительное ожидание его неизбежности.

…Проходим по лесу километров двадцать. За это время собаки, естественно, пробегают вдвое или втрое больше.

Жара невыносимая. А на пути, как на грех, ни речки, ни ручейка. Наконец — о счастье! — на дороге огромная лужа. Тогда идёт пить воду Акбар. Один. Остальные собаки — языки висят у них до земли — сидят и смотрят, как он пьёт. Напившись, Акбар ещё походит по луже, чтобы подчеркнуть свою власть. Выходит — и тогда вся свора бросается пить.

Вы скажете, что это уже нечто вроде деспотизма. Возможно. Но таковы, повторяю, законы собачьего общества.

Эти законы Акбар узнал значительно раньше, чем я.

Теперь я понимаю, что случилось с ним, совсем ещё молодым псом, когда он, встретив во время прогулки, на краю деревни, свору собак, бросившихся на него, позорно удрал. Позорно улепетнул, как это казалось мне тогда. И вид у него был опять-таки, как мне показалось, жалкий: уши прижаты, хвост поджат.

Я знала бесстрашие Акбара, я не могла простить ему трусости. Ведь я, его хозяйка, была с ним — могли бы мы как-нибудь вместе противостоять этим дворнягам, этой собачьей деревенщине? Так что же, не спросив меня, он испугался и дал дёру?