Лариса Румарчук - Зеленый велосипед на зеленой лужайке

Дома я спросила бабушку, что такое таз, но не эмалированный, в котором стирают, а перламутровый, который звенит. Но бабушка ответила, что знает только тот, в котором стирают, а другого не знает.

И вот наступил третий день наших занятий. И в этот новый день произошло новое событие, которое затмило два предыдущих.

В соседний дом приехали американцы. Мужчина-американец, рыжий, высоченный, в смешных коротких штанишках, из-под которых торчали его ноги, тоже рыжие, потому что в веснушках и рыжих волосах. Женщина-американка, блондинка, ростом не меньше этого мужчины, стройная и тоже в коротких штанишках, правда, ноги у нее были без веснушек. И мальчишка лет десяти, ничем особо не примечательный.

Целый день, забросив географию, мы с Наташей, свесившись с балкона, наблюдали за ними. И целый день американка лежала в полосатом шезлонге и читала журнал, при этом не снимая черных огромных очков. А мальчишка гонялся по лужайке за бабочками. Мужчина же появился только два раза. В первый раз он подошел к машине, которая стояла тут же на лужайке, взял из нее какую-то коробку и понес в дом. Во второй раз он вышел на крыльцо, что-то громко сказал женщине и снова ушел в дом.

Больше ничего не произошло за целый день. Но это были первые иностранцы в нашей жизни, и потому мы глазели на них раскрыв рты. Даже Наташа, видно, забыв, что она отличница, потеряла свою обычную важность.

— А вдруг они шпионы? — шепнула она мне со страхом.

— Да нет, — отвергла я. — Они бы тогда прятались, а не, наоборот, сидели целый день на виду. — Очень уж мне не хотелось, чтобы первые в моей жизни иностранцы оказались шпионами.

— А почему же она в черных очках? — возразила Наташа. — Ты видела, чтобы кто-нибудь ходил в черных очках?

— Но ведь они американцы, — резонно возразила я.

Растерянность Наташи так повлияла на меня, что я вдруг почувствовала себя как бы стоящей над ней. Она стала для меня не недосягаемым авторитетом, как было всегда, а просто девчонкой, которая тоже может чего-то не знать или ошибаться. И потому, осмелев, я неожиданно спросила:

— Наташа, а что такое «таз»? — И поспешно добавила: — Нет, нет, не тот, о котором ты сейчас подумала, а тот, который перламутровый, ну, в песне, помнишь?

— А-а-а, — с облегчением рассмеялась Наташа, — а я уж испугалась, — и она выразительно покрутила пальцем у виска. — Это такой музыкальный инструмент. Только вовсе он не «таз», а «саз».

— Ин-стру-мент, — с некоторым разочарованием повторила я. И в тот же момент Наташа снова стала для меня недосягаемым авторитетом. Мы стояли рядышком на балконе, и ее коса щекотала мое плечо, но она уже отдалилась от меня, словно кто-то взял и пересадил ее во-он на ту крышу генеральской дачи.

И все-таки за три дня, проведенных у Наташи, я открыла для себя много нового: я почти научилась кататься на велосипеде, узнала, что в мире существует не только таз — посуда, в которой стирают, но и саз — музыкальный инструмент, и поняла, что кто-то из людей изобрел таз, а кто-то — саз.

А еще я в первый раз в жизни увидела иностранцев. А на четвертый день был экзамен. Я сдала географию на четыре, Наташа, конечно, на пять. Она ответила раньше меня, но не ушла домой, а ждала в коридоре, пока я выйду. Она даже пыталась подслушать, как я отвечаю, и потому чуть не заработала себе шишку, когда я пулей вылетела из класса.

Домой мы шли втроем: я, Наташа и еще одна девочка. Говорили в основном о прошедшем экзамене: кто как отвечал и какая была комиссия…

Дома на всех подоконниках и столах стояли букеты жасмина и сирени. Это мама расставила в честь моего первого экзамена. Но вечером мне все равно стало скучно и очень захотелось к Наташе.

Уныло слонялась я по дому, по саду, не зная, чем заняться.

— Вы совершенно не умеете отдыхать. Зачем вам только каникулы? — ворчала бабушка. — Вот мы в наше время какие придумывали игры… — И бабушка предложила мне покопать огород. Но я не стала копать огород. Я тихонько выскользнула со двора и побежала в поселок геологов.

Уже смеркалось. На зеленой лужайке, потемневшей и не такой яркой, как днем, лежали тени. И такой холодной свежестью веяло от травы и земли, что я проглотила этот воздух, как колодезную воду из ведра, вкуснее которой нет ничего на свете.

Мимоходом я заметила, что американцы уже уехали. Ничто не напоминало о них. И только на том месте, где вчера стояла машина, трава была сильно примята.