Лариса Румарчук - Зеленый велосипед на зеленой лужайке

— Ни за что! Честное слово. Ни я, ни мои дети, ни мои внуки, мы никогда больше не сядем ни на чей бутерброд.

— Нет, на Элин, пожалуй, можно.

— А Эля — это такая маленькая собачка, которая подпрыгивает и глотает нас?

— Нет, что ты!..

— А-а, вспомнила. Это такая старенькая старушка, которая везде привязывает свои липучки.

— Да нет же, Эля — это такая девочка, которая всегда норовит съесть самый большой бутерброд, хотя сама меньше всех.

— А-а! Должна тебе сказать, что я вообще не люблю варенья, с тех пор как моя старшая сестра погибла в банке с вареньем. Утонула, — муха всхлипнула, — жужжала, жужжала, прямо как пропеллер. Но никто из вас почему-то не услышал и не спас ее. Что толку освободиться из паутины, если потом погибнешь в варенье!

— Я всегда буду вынимать мух из варенья! Обещаю тебе.

— Спасибо, девочка.

…Ну разве можно где-нибудь еще так поговорить с мухой?.. Здесь, на чердаке, так тесно, что все время натыкаешься на разные предметы: то это велосипедное колесо, то рассохшаяся бочка, то заржавевший жестяной умывальник. И может быть, потому чувствуешь себя маленьким зверьком в норке, который только что родился и понял, что жить он будет долго-долго. А может быть, и всегда.

Нет ничего на свете уютнее чердака во время дождя.

Как-то мне купили на барахолке книгу «Собор парижской Богоматери». Книгу взрослую, а я еще была мала.

Купили на вырост, как пальто или свитер. Шла война, с книгами было туго.

Я не помню подробностей. Помню только, что была весна или начало лета. И был закат.

С улицы он бил в окна пожаром. (О, как нестерпимо горели стекла, как это всегда волновало меня! Потом, когда я выросла, мне стало казаться, что это напоминает конец света и что полотно «Последний день Помпеи» было задумано, когда художник смотрел на закат.)

А здесь, в комнате, он клубился тихим и пыльным рассеянным светом, напоминая одновременно о смерти и о вечности.

Я раскрыла книгу, пробежала первую страницу и наткнулась на нерусское слово. И остановилась. Оно было коротким. Перевела глаза на сноску в конце страницы: «Рок». Вот как переводилось это слово.

— Мама, а что такое рок? — спросила я.

— Ну, как бы тебе объяснить? — задумалась мама. — Рок — это неизбежность.

— Я же говорила, что рано давать ребенку такие книги, — ворчливо заметила бабушка.

— Это когда с человеком что-то обязательно должно случиться. Хочет он того или нет, — пояснила мама.

Солнце освещало комнату, было очень тихо, и в его луче лежали мои руки и книга на коленях, в которой пугало и притягивало к себе нерусское слово.

И вдруг что-то пронзило меня. Я почувствовала, что пройдет много дней, я вырасту, забуду этот полдень, этот дом, этот разговор, и тогда-то со мной случится то, чего я не хочу.

Я могу зарыться в подушки, укрыться в малиннике, где на сырой земле догнивают черные ягоды. Я могу залезть в шкаф, пропахший нафталином, даже спрятаться в мусорный ящик, наконец. Но Это все равно случится.

И тогда я закричала страшно и сильно. Но никто даже не оглянулся. Потому что, оказывается, я кричала про себя.

Стучала швейная машинка, крутилось колесо, по материи бежала ровная белая строчка.

Мама надкусила зубами нитку, встала, разгибая спину, сказала: «Не люблю заката. Он на меня всегда наводит тоску…»

Больше всего на свете я любила ничего не делать. Но это было совсем не то ничегонеделанье, которое так осуждается взрослыми и называется ленью.

Мое ничегонеделанье было полно глубокого смысла.

Но взрослые, конечно, этого не знали. Да и вряд ли поняли бы меня, если бы я им объяснила. И потому им казалось, что я расту ленивой или больной, что еще хуже.

Стоило мне забраться в какой-нибудь укромный уголок, как ко мне мгновенно подлетала мама и нервно спрашивала: «А ты не заболела?» При этом она с беспокойством ощупывала мой лоб, прикладывала к нему губы и вообще всячески мешала мне ничего не делать.

Бабушка реагировала на это несколько иначе.

— Просто лентяйка! — заявляла она и заставляла меня штопать носки или мыть посуду.

Взрослые почему-то были уверены, что стирать, мыть, варить — это значит заниматься делом.

А вот просто сидеть и молчать — значит не делать ничего.

В то время как все обстояло совсем наоборот.

Вот, например, я сижу и молчу. Со стороны это выглядит так, как будто я ничем не занимаюсь, просто лентяйничаю.