Тамара Черемнова - Февральская греза

— Касалова, объясни мне свое поведение: перемена только началась, а ты уже трех человек с ног сшибла! — раздался грозный окрик директрисы.

Оказывается, Олюшка по своей горячности не только Андрея с его девицей растолкала, но еще вдобавок и на директрису школы наскочила.

— Касалова, я жду твоих объяснений! — Директриса выжидательно стояла перед Олюшкой, смешно нахмурив свои выщипанные брови.

Олюшка сморщилась, как от внезапной зубной боли, и исподлобья глянула на директрису. Она и сама уже сожалела о содеянном. Сбивчиво извинившись перед директрисой, она виновато стояла и даже попыталась улыбнуться. Но улыбка тут же скатилась с ее лица, когда она увидела, как Андрей, заботливо поддерживая свою подружку, усаживает ее на банкетку. Олюшке вдруг до горечи стало обидно за себя, и она, всхлипнув, как ребенок, не сказав ни слова, сорвалась с места и убежала прочь.

«Вот еще одна тихоня, словно скользкая рыбка из воды, выскользнула из своего нормального состояния, — тяжко вздохнув, подумала директриса и заторопилась в свой кабинет, по дороге рассуждая сама с собой: — Одна такая тихоня целой вражеской пехоты стоит». Ох, сколько же вот таких ЧП она повидала в этой самой школе…

А разобиженная и опозоренная Олюшка в тот день непохвально сбежала с уроков и оставшиеся полдня прогуляла.

Она просто так, бесцельно, бродила по городу, рассматривая причудливо растущие вниз февральские сосульки. Особенно много этих сосулечных сталактитов было за городом, на маленьких домиках, сосульки ухитрились вырасти даже на самых махоньких подслеповатых оконцах.

К вечеру продрогшая Олюшка вернулась домой. Не зажигая света, она зашвырнула портфель и прошла в свою комнату. За окном уже стемнело, оживали после своего короткого дневного сна железобетонные короба жилых массивов, веселым светом зажигались окна в квартирах, и город снова облачался в бисерное шитье электрических огней, чтобы снова встретить и заворожить холодную февральскую ночь. И только в одном темном окне никто не видел одиноко стоящую девочку с опущенными плечами…

«Ну и пусть, пусть он меня не замечает», — горестно думала Олюшка в темноте. Ей сейчас было немного легче, никто и ничто ее не раздражало, сейчас ее оберегала темнота и только где-то глубоко внутри больно кололась застрявшая обида. Она прошла к дивану и, не раздеваясь, легла, сжавшись комочком под шерстяным пледом. И не заметила, как уснула.

Проснулась Олюшка среди ночи — оттого, что ей приснился необычный сон. И это был вещий сон. Почему вещий? Потому что Олюшка так решила, она была уверена в этом.

Она явственно видела во сне, как идет по одному из проулков, по которому гуляла сегодня за городом среди тех старых деревянных домишек. Причем идет почему-то босая по стылой еще земле, а в вечерних сумерках из-за заборов к ней тянут свои прозябшие ветки деревья, жалобно, по-сиротски льнет к ее ногам незнакомая бездомная собака. А она идет и удивляется: ведь сегодня днем все эти дома, деревья, были в зимнем уборе сосулек, а сейчас нигде нет даже махонького островка таящего снега, хотя днем здесь все утопало в гигантских глухих сугробах. Однако, хотя снега нигде не было, было ужасно холодно, Олюшка даже во сне ощущала этот пронзающий холод.

И вдруг она увидела Андрея. Он спешил к ней навстречу, она даже немного испугалась, увидев его решительный шаг.

— Я хочу подарить тебе последнюю сосульку, — сказал он, подходя к ней.

— Зачем? — удивилась Олюшка.

— Я хочу, чтобы она растаяла у тебя на ладошках, — сказал он, улыбаясь.

Странно, но она не видела взгляда Андрея, лишь его обворожительная улыбка проступала на лице сквозь сумерки. «Да, это должен быть обязательно вещий сон, — проснувшись, подумала она. — Такой чудесный сон не может быть не вещим! Только что же он означает?»

Как ни было больно Олюшке, как она ни крепилась, но прошла лишь всего неделька — и ее снова потянуло к Андрею, как будто и не было той боли и обиды. Олюшка выследила, где собирается Андреева компания, и, придя из школы, зашвырнула портфель под письменный стол, вытащила из шкафа модное материно пальто, не задумываясь, позаимствовала новые сапоги, которые мать сама еще ни разу не одевала, с тех пор как купила, нарядилась, покрутилась перед зеркалом и помчалась на место сбора.

«Ну и куда ты летишь? Тебе что, назначали свидание? А, у тебя для них есть сенсационная новость, и ты спешишь скорей с ними поделиться? Ну-ну, беги-беги!» — словно издеваясь над ней, трусливо заскулил ее внутренней голос. И она останавливалась, растерянно топталась на одном месте, но потом снова неслась вперед по обледенелой февральской дороге. «Ну и как ты к ним подойдешь?» — задавал ей вопрос трусливый внутренней голос, от которого она холодела, но потом, пересилив себя, неслась дальше. От волнения Олюшка так разгорячилась, что с разбегу врезалась в самую середину Андреевой компании и затормозила жесткими подошвами новых сапог по обледеневшему асфальту — с визгом, словно машина. Все обернулись на этот визг. Смутившаяся Олюшка хватанула полные легкие морозного воздуха и задохнулась, словно рыбка, выброшенная из воды. И прямо перед ней стоял Андрей и смотрел на нее, да, да, он смотрел именно на Олюшку. Все произошло так быстро и неожиданно, что первые секунды она уставилась на него, затаив дыхание, а потом, не сказав ни слова, повернулась и побежала назад. Парни из компании удивленно глядели ей вослед.