Любовь Воронкова - Алтайская повесть

Чечек и еще двое – Ваня Михайлов и Нюша Саруева – стояли в стороне. Чечек не слышала своего дыхания. Сейчас, вот сейчас она выйдет на сцену и произнесет необыкновенные слова… Сейчас, сейчас…

На сцену вышел Анатолий Яковлевич. Чечек не могла уловить, что он говорит. И, хотя все время ждала, что ее позовут, все-таки вздрогнула, когда услышала свое имя.

Они вышли все трое. И здесь, у алого знамени, в присутствии всех пионеров, они произнесли свое торжественное пионерское обещание:

– Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю быть верным заветам Ленина.

Зал замер.

Слова эти прозвучали как большая клятва, которой человек изменить не может.

Голос Чечек чуть-чуть звенел и дрожал. Евдокия Ивановна, глядя на ее побледневшее лицо, не вытерпела: слезы подступили у нее к глазам.

– Дети, дети мои! – шептала она, плача и улыбаясь. – Ах, дети, дети!..

Сзади тоже кто-то вздыхал: эти пионерские клятвы растрогали взрослых людей до слез.

Старшая вожатая приняла торжественное обещание и, подойдя к Чечек – она стояла первой, – повязала ей пионерский галстук.

А когда все окончилось и вожатая поздравила их, Чечек в первый раз отдала пионерский салют. И тут ей показалось, что она как-то сразу выросла, сразу стала большая.

Вечер был такой веселый, такой радостный, какого никогда не было в жизни Чечек. Подруги поздравляли ее, обнимали, тормошили. А она все поправляла галстук и все беспокоилась, что его сомнут. Увидев Костю, она подбежала к нему:

– Кенскин!.. – и, еще раз расправив галстук, остановилась перед ним, вся сияющая от радости, и отдала салют.

Костя улыбнулся.

Ему хотелось сказать: «Вот напыжилась! Эх ты, бурундук!» Но он понял, что сейчас так с ней разговаривать нельзя.

– Поздравляю тебя, Чечек! – сказал он. – Вот бы Яжнай был сейчас, а?

– Да, Яжная нету!.. – вздохнула Чечек. – Если бы Яжнай был! Э-э, если бы Яжнай был! И мать была бы! И отец был бы! И бабушка… – Но тут же снова заблестела глазами. – А твоя матушка не ушла, Кенскин?

– Да как же я уйду! В такой-то день да уйду! – Евдокия Ивановна пробиралась к ним из дальнего конца зала.

Чечек бросилась к ней, и они крепко обнялись.

– Сегодня ночевать ко мне пойдешь, – сказала Евдокия Ивановна. – Пускай же и наш отец посмотрит на новую пионерку!

Чечек взглянула ей в лицо своими влажными глазами и снова уткнулась в ее розовую кофточку.

Школьники выходили на сцену, читали стихи, пели, танцевали. Чечек, сидя рядом с Маей и Лидой Корольковой, с удовольствием смотрела и слушала и громче всех хлопала в ладоши. И все-таки та радость, которая томила ее, не находила выхода. Чечек хотелось бы самой петь, плясать или вскочить на лошадь и поскакать куда-нибудь навстречу ветру.

Она встала и тихонько выбралась из зала. Пройдя мимо пустых классов, она вышла на заднее крыльцо постоять под ночным небом, послушать дождь, посмотреть на черные конусы гор. Но когда вышла, то удивилась: дождя не было и, как часто бывает в Горном Алтае, погода внезапно изменилась. Куда-то умчались холодные тучи, с гор тянуло запахом цветущей лиственницы, небо искрилось от звезд. Чистые, омытые дождем звезды переливались, мерцали и словно затевали там, наверху, какую-то таинственную безмолвную игру. Они словно тоже радовались празднику пионерки Чечек.

Чечек счастливо вздохнула и улыбнулась: вот какие дни бывают иногда в жизни человека!

Наступал конец учебного года. Приближались экзамены. Школьники на уроках стали более сосредоточенными. Даже самые большие ленивцы и шалуны притихли и призадумались над своими отметками.

Костя занимался очень много и серьезно. Он уже твердо знал, чего хочет в жизни: он хочет сажать сады. И он обдумывал заявление, которое подаст в Барнаульский плодово-ягодный техникум. Все было решено, и все было хорошо.

Но иногда налетали откуда-то минуты волнения и чуть-чуть расстраивали его светлый душевный мир. То вдруг выйдет он в коридор во время перемены и будто в первый раз увидит давно знакомые желтоватые бревенчатые стены с трещинами и сучками, широкие белые рамы, подоконники, уставленные цветами – многие из этих цветов были выращены им самим, – и вдруг что-то слегка схватит за сердце. То зайдет после занятий в сад прополоть траву – и остановится и глядит кругом: на молодые деревца, на крышу школы, осененную кленами, на прекрасную Чейнеш-Кая – и не знает, что такое происходит с ним… А потом понял: «Это все прощается со мной – вот что! И это я сам прощаюсь!..»