Любовь Воронкова - Алтайская повесть

Город Горно-Алтайск лежит в долине среди округлых холмов, на самом пороге Горного Алтая.

Косте, нигде не бывавшему дальше своего берега Катуни и тайги окрестных гор, Горно-Алтайск показался очень большим и красивым. Он останавливался перед белыми каменными домами банка и почты. Дом Советов, светлый и праздничный, встал перед ним, как дворец из какой-то хорошей сказки. Ему нравилось, что всюду по улицам настланы дощатые дорожки, так что и в дождь можно пройти, не увязая в грязи. Доски эти качались и прогибались под ногой, и обоих друзей – Костю и Васю Манжина – это очень забавляло.

К Лисавенко пошли не сразу. У Анатолия Яковлевича были дела в облоно, и он отпустил ребят погулять по городу.

Они расстались у Дома Советов, около густого сквера.

– Вот этот сквер, между прочим, Лисавенко сажал, – сказал Анатолий Яковлевич. – А раньше тут была пустая луговина.

– Один? – удивился Манжин.

– Да нет, не один: комсомольцы помогали. Насадили прутиков, а сейчас уже вон какие деревья! Да и по городу пойдете – везде деревья растут. И все они со станции Лисавенко. Вот какой человек живет на свете, ребята! Счастливая судьба у этого человека: пока живет – всем приносит радость, а умрет – его сады будут цвести по всему Алтаю, и люди имя его будут вспоминать с благодарностью. Вот как надо жить, ребята!

– Хоть бы посмотреть на него, однако! – сказал Костя.

– Сегодня посмотрим, – улыбнулся Анатолий Яковлевич. – Сейчас окончу свои дела в облоно – и пойдем. А вы зря времени не теряйте, зайдите пока в Краеведческий музей – это как раз по дороге на станцию.

Костя и Вася Манжин, держась друг за друга, шли по тихим улицам, осененным деревьями. Они удивлялись, что по улицам ходит столько народу: и туда идут, и сюда идут, и когда же, однако, эти люди работают? Они постояли у витрины универмага, полюбовались всякими богатствами, которые были там выставлены, – и обувь, и рубашки, и разная посуда, и всякие портфели, и новенькие, блестящие калоши, и тетради, и краски… Хотели войти в магазин, но не решились, пошли дальше.

Проходя по мосту, остановились, поглядели через перила на извилистую речку, мелкую, но бурливую.

– Эта река как называется? – спросил Костя у малыша, проходившего мимо.

– Улалушка, – ответил мальчик и остановился перед ними. – А вон там – рынок. Летом там мед продают.

– А-а, вот это и есть Улалушка… – задумчиво сказал Костя. – Манжин, ты видишь? Вот от этой речки, значит, и город раньше назывался Улала.

– А тогда это и не город был, – ответил Манжин, – а так просто, деревня. И грязно тут, говорят, было – ног не вытащишь!

Этот же малыш, белокурый, но с алтайским разрезом голубых глаз, проводил их до музея.

Костя улыбнулся ему:

– Пойдем с нами?

Мальчик покачал головой:

– Нет. Я уж ходил. Там страшно.

В музее никого не было. Товарищи несмело двинулись по безмолвным прохладным комнатам. Шаги в этой тишине раздавались так гулко и голоса звучали так странно, что ребята сразу стали ходить на цыпочках и говорить шепотом.

Они поднялись наверх. Манжин, который шел впереди, вдруг остановился, попятился, наступая на ноги Косте. Костя выглянул из-за его плеча, готовый и сам броситься вниз:

– Что там?

– Фу ты! – смущенно улыбнулся Манжин. – Я думал, что живой!

Прямо перед ними, в глубокой нише, стоял шаман. На его плечах висела косматая баранья шуба; на голове, в черных космах, торчали белые перья. Множество полосок из пестрого ситца свешивалось с головы на спину, и на конце каждой полоски висел бубенчик. У ног шамана лежал огромный, обтянутый кожей бубен с изображением какой-то злобной черной рожи.

– Значит, вот они какие были!.. – сказал Костя, разглядывая шамана. – Ну и страшный же!

– И даже какой-то отвратительный, – поморщился Манжин. – Ну, уж я бы такого никогда в свой дом не впустил. Ну его! Пойдем!

Манжин повернулся направо и вдруг отпрянул назад и снова наступил Косте на ногу. В углу сидела женщина в старинном алтайском наряде, в высокой меховой шапке, в длинном чегедеке, [3]с черными косами на плечах.

– Что, еще живую увидел? – усмехнулся Костя. – С тобой, оказывается, по музеям ходить нельзя – все ноги отдавишь!

Приятели дружно рассмеялись, но ненадолго: прошлое алтайского народа вставало перед ними – темное, тяжелое, мрачное, бесправное… И все грустнее, все тяжелее становилось на душе. И трудно было поверить, что все это когда-то существовало.