Александр Барков - Мои друзья

Если синица самая веселая птица в зимнем лесу, то дятел — самая трудолюбивая. И в будни, и в праздники он всегда занят делом.

Побродив вдоволь по перелескам, по молодому березняку, надышавшись ядреным морозным воздухом, мы остановились у расщепленной молнией осины. Под деревом валялась целая груда шишек.

— Здесь дятел пирует, — сказал я. — Тут его кузницы.

Вдруг над нами пронеслась небольшая птица, сложила крылья и опустилась на дерево.

— Опять дятел! — вскрикнул Серега. — Шишку принес!

«Лесной доктор» огляделся по сторонам и зычно поздоровался с нами: «Кэк!»

Мигом забрался по стволу на свое излюбленное место, положил ношу на лапы и выдернул из углубления в стволе старую шишку. Она чуть не упала Сереге на голову. Вместо нее дятел тут же вставил новую. А чтобы прочнее было, он вколотил носом-молотком шишку поглубже и начал мастерски разделывать ее, доставая языком семена.

— Хороша кузница! — улыбнулся Серега. — И высоко, и удобно!

А «лесной доктор», не удостоив нас даже взглядом, продолжал с азартом долбить шишку.

— Обедает! — сказал сын.

Я взглянул на часы:

— Самое время!

Мы с Серегой пожелали «лесному доктору» приятного аппетита и повернули к дому.

С причудами выдалась осень. Сперва залила, отхлестала землю дождем. Потом смягчилась и одарила золотом: осыпала березовым листом. А ночью внезапно ударил мороз, пошел снег — и все кругом засветилось. Земля побелела, точно помолодела.

Повстречался мне как-то заяц. Жмется он по гумнам да по ложбинам — нигде места себе не найдет. Беда у него стряслась, не успел косой летнюю одежду сменить: спина — бурая, а лапы и голова — белые. В таком пестром наряде его легко заметить и лисе, и волку, и филину.

А через неделю случилась оттепель. Полежал-полежал снег на пригорках и растаял. К тому времени заяц в белый наряд вырядился, только концы ушей черными остались. Я его на проселочной дороге увидел. Привстал на задние лапки. Уши торчком. В нерешительности верхней раздвоенной губой поводит. Я хлопнул в ладоши:

— Берегись!

Заяц припал к земле да как даст стрекача! Несется как чумовой: не знает, где схорониться лучше. Не до смеха косому. Ведь шуба-то своя, не покупная — наземь ее не скинешь!

Было это в Сибири. Поднимались мы с другом на скалу. Часа два прошло, пока наконец до перевала добрались.

Глянул я вниз — и замер! Прямо под нами, на прибрежной лужайке резвились медвежата. Вот один (что побольше) догнал меньшого и начал бороться с ним. Изловчился и «ножку» подставил. А тот прямо через голову кувырк — и с обрыва в реку полетел. Плюхнулся в воду да в быстрину и угодил. Завертело бедолагу, закрутило…

Братец перепугался, завыл от страха.

На его голос прибежала медведица. Увидела сынка в беде, с ревом бросилась в воду и поплыла наперерез. Схватила сынка за шиворот, вытащила на песок. А медвежонок лежит, не шелохнется.

Медведица давай его теребить да по бережку катать. Вскоре пловец очухался, вскочил на задние лапы и к братцу стал карабкаться. А мать ему помогает, сзади подталкивает. Тут мой друг не выдержал да как крикнет:

— Вот молодчина!

А медведица повернулась в нашу сторону, рявкнула и заспешила с медвежатами в частый кедровник.

Под лучами скупого зимнего солнца обледенелые березы кажутся застывшими фонтанами. Откуда, из какой дивной сказки пришли они сюда, в заснеженный лес?! Может, Василиса Прекрасная невзначай взмахнула рукавом, и на лесной поляне забили фонтаны? Приглядишься, а в них купаются тетерева-косачи. Перо у них черное, брови — красные, а хвост, словно лира, загнут в разные стороны.

Зимой тетерева кочуют с места на место. На лесной окрайке можжевеловую ягоду поклюют, в березовой роще сережками полакомятся, а в дальнем урочище — еловой да сосновой хвоей.

Декабрьский день короток: сизые сумерки сгустились, неприметно перешли в темень. Сжался косач в комок, сложил крылья лодочкой и нырнул вниз, прямо в сугроб. А за ним, словно по команде, и остальные птицы попрыгали в белоснежную постель.

Разгуляется ночью метель-пурга, насыплет, наметет высокие сугробы, а птицам покойно в мягкой постели, и тихо, и тепло. Рыжая кума стороной пройдет — не заметит; лыжники проедут — не догадаются, даже ночная хищница — рысь и та не учует.

На пригорке сиротливо вздрагивает от ветра рябина. Вся она усыпана гроздьями ягод; на ветвях покачиваются большие хохлатые птицы. Чу! Нежные звуки свирели…