Александр Барков - Мои друзья

В свои родные места я попал спустя несколько лет на маленьком зеленом поезде-кукушке. Война не пощадила наш дом, сровняла его с землей, выкорчевала и поломала антоновку в саду. И только кое-где, как ни странно, сохранился забор. Старый, линялый, ободранный забор. За него уцепилась и благодаря этому уцелела веточка дикого винограда.

Я не спеша подхожу к калитке. Закрываю глаза и вижу далекое и неповторимое…

Передо мной крыльцо, увитое буйной порослью винограда. Небольшой, чуть покосившийся дом с побуревшей от дождей и времени крышей. Стенные часы в темной оправе. Я ощущаю их мерную, неторопливую поступь.

Но, чу! — робкий звук струны: один… второй… третий,… Наяву ли это?!

До меня долетает песня реполова… песня солнечной радости жизни!

Видно, мой старый знакомый предчувствовал, что я вернусь в родные места. Предчувствовал и прилетел далекими, неведомыми дорогами.

Я слушаю… «Тюнь-тень-тинь…»

Тихо начинается простая, с детства запавшая а душу песня птицы. Как много порой значит она в нашей жизни!

За окном, разукрашенным белыми узорами, солнечное февральское утро. В комнате удивительно тихо, как часто бывает зимней порой, Внезапно тишину оборвал ребячий голос:

— Папа, скорей! Послушай, как зима звенит…

Я надеваю полушубок, нахлобучиваю на голову шапку-ушанку и иду за сыном на пустырь за железнодорожным полотном.

«Синь-синь-синь сиии…» — на черной сухой лебеде притаилась бурая птица с желтой звездочкой на груди — овсянка. Подергивает длинным хвостом и звенит: «Синь-синь-синь сиии…»

— Истосковалась овсянка по теплу! — говорю я сыну. — А знаешь, Сережа, знавал я одного печника в Загорске, Константина Павловича. Великий знаток он был птичьего пения. И жила в его доме овсянка. Редкая птица. По ночам пела! А песня у нее дробилась на три коленца: одно «с бубенцом» — громкое, веселое; Другое — потише, с раздумьем. Зато третье на особицу — протяжное, с томительно-грустной нежностью…

Послушаешь, бывало, певицу глухой зимой — на дворе мгла, сугробы по пояс, мороз, — и сразу на душе светло делается, слоено среди снегов нежданно-негаданно майский денек выпал.

Сережа встал поодаль, не шелохнется. А овсянка вызванивает на пустыре: «Синь-синь-синь сиии…» Оповещает округу: «Смотрите, смотрите! Весна сквозь снега тропку прокладывает! Я первой заметила!»

Сделали мы с сыном небольшой круг, побродили по лесу и свернули и дому.

Бело, пустынно кругом. По обочине можайской дороги выстроились могучие сосны. Плавно, словно лодка, плывут между ними сани. Гнедая прядет ушами, взбивает копытами рыхлый, пушистый снег.

В ложбинке на темных кустах татарника сидит стайка овсянок. Птицы нахохлились, слушают: не запоют ли вдали сладкую песню полозья…

Сани обогнули овраг, поравнялись с кустами, и овсянки разом встрепенулись. Лесник, что вез сено лосям, бросил им горсть овса. Радостно забили крыльями подорожники-овсянки, бросились наперегонки подбирать зерна.

Полакомились и снова на кусты — ждать на дороге доброго человека!

Возвращался я из лесу на лыжах. Смеркалось. И вдруг… прямо на голову снежный ком с елки упал. Поднял глаза: здоровенный глухарь с макушки поднялся. Да только уж больно странный; растрепанный и будто горбатый. Крыльями хлопает, а взлететь не может. Что с птицей стряслось?! А глухарь пролетел немного и в снег рухнул. Подбежал к нему, дивлюсь… На снежной скатерти, распластав могучие крылья, лежит петух-бородач. А от него в сторону тянется узкая бороздка-след куницы. Тут я смекнул, в чем дело: видно, ночная разбойница выследила сонного глухаря. Бесшумно забралась на дерево и прыгнула ему на спину, но одолеть птицу силенок не хватило. Здоровенный глухарь взлетел, неся на себе куницу. Вот и разыгралась схватка в воздухе.

Поднял я глухаря, кинул в рюкзак и помахал на прощание кунице рукой — спасибо за ужин!

Случай любопытный, но, признаться, вскоре я о нем стал забывать, если бы не одна встреча…

Как-то летом заметил я на сосне дупло: там жили дикие пчелы. По осени решил за медом наведаться. Вечером прихватил дымокур, лестницу, сетку. Залез на дерево, сунул руку в дупло, а там пусто: улетели куда-то пчелы. Нахмурился: кто ж это меня опередил? Да разве теперь узнаешь?!

Внезапно впереди из кустов орешника выскочил юркий зверек, чиркнул мимо меня и — на дерево. Замер на голом суку. Луна выкатилась из-за тучи, мерцающим светом озарила верхушки сосен. И тут в таинственном зверьке я признал куницу.