Сергей Баруздин - Верить и помнить

Ребята, что встретили Тимку по пути в школу, засыпали его вопросами:

— А про что там в письме написано?

— А что это — Франкфурт, где? Город? В Западной Германии?

— От какого отца письмо-то, непонятно?

— Значит, он шпион? Да?

Такие вопросы обескуражили Тимку.

— Не знаю я ничего. И письма никакого не видел! Отстаньте! — сердито сказал он и побежал вперед.

Тимка не замечал уже ни снега, завалившего за ночь овраг, ни птиц, прыгавших по веткам деревьев, ни преобразившихся елей, что будто украсились белыми шкурками зайцев и песцов. С трудом пробираясь по узкой тропке, только что проложенной ребячьими валенками, он вышел к школе.

Возле крыльца толпились ребята из разных классов. Еще издали Тимке показалось, что все они ждут его.

Он замедлил шаг. Но как ни иди медленно, все одно — школы не минуешь.

Тимка издали выбрал из всех ребят своих, одноклассников, и подошел.

— Здравствуйте! — сказал он вместо обычного: «Привет!»

— Здорово! Привет! Здравствуй! — отозвались ребята.

— Ну, что там в письме? — сразу же спросил Леша Махотин.

— А я не знаю, — признался Тимка.

— Так и не знаешь! — ехидно произнес Леша. — Скрываешь небось! А пионер еще! Галстучек-то надел!

— И надел! И всегда буду носить! А тебе что? — сказал Тимка.

— Помолчи ты, утопленник! — прикрикнул на Махотина Саша Водянин. — Говорит тебе человек, что не знает, — значит, не знает…

Тут бы и кончиться разговору, да нет, Лена Нестерова влезла:

— Раз из Западной Германии письмо, наверно, он власовцем стал или бендеровцем. В войну такие были…

— Не бендеровцем, а бандеровцем!..

— Да чего ты болтаешь! — возмутился Миша Решетов. — «Власовцем, власовцем»! Как же он мог, когда он на кладбище у нас лежит? Я и то помню, как его хоронили…

— Не о нем же речь! — возразил Саша. — От первого мужа Матвеевны письмо… Ведь, говорят, написано там на конверте — от первого…

— А я, девочки, что-то никак не пойму, — вступила в разговор Зина Рылова, самая что ни на есть спокойная и рассудительная девочка в классе. — Ведь первый муж Марии Матвеевны на войне погиб. В Чехословакии будто, говорили…

— Мало ли что говорили!

— Это еще как сказать!

Ребята опять загалдели, и только Тимка стоял молча, не зная, что делать.

Наконец громко зазвенел долгожданный звонок.

— Пошли-ка лучше! — предложил Саша Водянин. — И вообще, какое это имеет отношение к Тимофею? Это ведь не его отец, — добавил Саша, желая, видимо, закончить разговор.

Тут уже сам Тимка не выдержал.

— Нет, он мой отец, — сказал он тихо, но упрямо. — Он мой первый папка… Мой! Мой!

Здравствуй, дорогая бывшая жена Мария!

Представляю, как удивишься ты, получив это мое письмо. Ты считаешь меня погибшим и, наверное, даже получила в свое время официальное уведомление о моей смерти. Но чего только не случается на войне! Меня уже в покойники записали, и в могилу определили, да поторопились — очнулся я от бессознания и попал к хорошим людям. А наши-то, свои, бросили меня, считая скончавшимся. Так я чудом остался живым и вот теперь, через много лет, решил написать тебе.

От людей, бывавших в России, я узнал, что ты жива и находишься в прежнем месте, в нашей деревне, и будто бы даже стала партийной. Сначала я не поверил этому. Ведь ты — простая деревенская женщина и никогда не рвалась к политике…

Остаюсь к тебе с большим приветом твой бывший муж Февралев Иван Константинович.

Передавай от меня поклон всем нашим деревенским мужикам и бабам и прочти им мое письмо.

Не удивляйся, что это письмо написано незнакомым тебе почерком. На войне я повредил себе правую руку и теперь всегда пишу левой.

Прежде, когда Тимка еще совсем маленьким был и лесов дремучих боялся, мать не раз называла его трусишкой.

— И в кого ты такой уродился? — говорила она. — И Петя у нас не из робкого десятка, и мы с папой…

Тогда она шутила, конечно. Как ей было знать: смелый Тимка или нет?

А леса дремучие — ведь это только на словах. Может быть, окажись рядом с Ельницами настоящий дремучий лес, Тимка вовсе бы и не боялся в него пойти.

Зимой Тимка с первого класса один в школу ходил. И не боялся. А зимой, известно, особенно по утрам, темно совсем. А когда через овраг идешь, так что только тебе не померещится. Деревья великанами стоят, тени вокруг пляшут, а тут еще ворона какая-нибудь или сорока шарахнется с испугу в сторону — хошь не хошь, а мурашки со спины не прогонишь.