Юрий Коваль - Самая легкая лодка в мире (сборник)

Жаль, конечно, что капитан лодки не самый легкий в мире. Есть на свете люди куда полегче меня. Но в конце концов на всю эту невообразимую легкость должно же быть хоть что-то тяжелое.

Запах недалекой весны развеселил и обрадовал меня. Он разогнал коричневый керосиновый туман, все вздохнули полегче. Только милиционер-художник сидел чуть дыша. Горло его перехватило, лицо сделалось неподвижным. Он явно не знал, что же теперь делать, ведь только что на виду у всех он признался в любви к девушке Кларе Курбе.

Клара Курбе, чьим именем собирался Шура назвать свое судно, упорно глядела внутрь керосиновой лампы. По лицу ее ясно было, что она свою лодку «Шурой» не назовет.

– Может, назвать лодку «Снежинка»? – сказал я, жалея милиционера. – Легкая, по небу летит.

– Назови лучше «Стратостат», – сказал Орлов.

Грубоватая шутка Орлова никого не развеселила. Интерес к легким названиям угасал вместе с керосиновыми лампами. А лодка моя, безымянная, лежала на полу, в тени. Сама-то она знала, как ее звать, да сказать не могла. И тут вдруг я увидел, что лодке здесь, в мастерской, неуютно. Она и вправду никак не соединялась с граммофоном, и все эти разговоры насчет названия ей неприятны. Боком, боком, бортиком отгораживалась от людей, сидящих за столом. Она терпела все это только из-за меня.

– Послушайте! – сказал вдруг милиционер-влюбленный и показал на меня пальцем. – Его лодка, пусть сам и название придумает. Мы стараемся, лезем из кожи, а он только «Снежинку» придумал. Сразу видно, что в голове пусто.

Владелец граммофона был прав. Ничего легкого не приходило мне на ум.

Только где-то на краю сознания мерцало слово «пузырек». Но соваться с «пузырьком» я не решался.

– Я потом придумаю название, – миролюбиво сказал я.

– Ну уж нет, – возразил милиционер. – Придумывай сейчас, чтоб мы все знали, на что ты способен.

Я заволновался, сжал зубы, тряхнул головой, чтоб шевельнулись мозги, но они тупо стояли на месте. От этой тряски на том же краю сознания, где мерцал «пузырек», возникло только странное, хотя и легкое словечко «тюль».

– Подумай о пухе, – сказал Орлов. – Все-таки «пух» – самое легкое.

«Глупое название „Пух“», – подумал я. – «Но как легок тополиный пух, летящий над городом! А пух одуванчика над полем! Дунешь – и летят по небу светлые пушинки».

– Давай, давай, – подгонял меня Шура. – Придумывай скорей или сдавайся!

– Я придумал, – сказал я. – Лодка называется «Одуванчик».

И тут холодный пот прошиб меня.

«Глупо, глупо! – думал я. – Слишком нежно, слишком красиво!» И все-таки в этом что-то есть. Трудно из миллионов слов выбрать одно-единственное, а если выбрал – держись!

– Лодка называется «Одуванчик», – повторил я и окончательно понял, что лодка – моя и это наше с нею дело, как мы назовем друг друга.

А чего такого плохого в слове «одуванчик»?

Одуванчик – самое простое, что есть на земле. В небе – воробей, в реке – пескарь, на лугу – одуванчик.

Есть люди, которые одуванчиков не замечают, не ставят их в букеты, не вьют венков. А я, признаться, люблю одуванчики. Их можно рвать сколько угодно, и никто не заругает. А можно сунуть в рот горький стебель и быстро проболтать:

«Колдуй,

баба,

колдуй,

дед,

заколдованный билет!» –

и стебель одуванчика заколдуется, завьется завитушками, как хвост тетерева-косача.

В одуванчике есть воздух – ооооооооооооооо…

В нем слышно дует ветер – дуууууууууууууу…

В нем кричит лягушка – вввааааааааааа…

А потом пора уж и тормозить – ннннннннннн…

И как ножиком отрезать в самом конце – чик.

И это веселое «чик» особенно подходит к моей лодке, самой легкой в мире.

Одуванчик похож на человека. Голова-то круглая.

Не пойму, почему только старых людей называют «божьи одуванчики». По-моему, мы одуванчики с самого начала, а к старости становимся «божьими».

Я глянул на лодку, самую легкую в мире, – довольна ли она своим именем? Серебряная, остроголовая, с черною шнуровкой на корме – так непохожа была она на одуванчик, но я видел, что она довольна мною.

Прошел март, и в середине апреля я решился лодку испытать.

Ровно в шесть утра мы вышли из мастерской Орлова. Впереди, как лоцман, шагал милиционер Шура, следом мы с Орловым несли на плечах «Одуванчик». Мы двигались к Яузе – самой близкой речке в мире.

Милиционер Шура, стесняясь, нес весла. Ему было неловко в полной форме переносить предметы, не имеющие отношения к прямым обязанностям. Мне же казалось, что весла в его руках похожи на какие-то почетные винтовки, они усиливали торжественность момента.